Сквозь время - [45]

Фрадье обернулся. Его трудно было узнать. За эти минуты он постарел на двадцать лет, на целую вечность. “Хорошо, — сказал он каким-то мертвым голосом. — Я согласен”.

“Превосходно, док! — рявкнул Барримор. — Выкладывайте начистоту. И не вздумайте что-нибудь скрыть. Мой спутник — медик”.

Фрадье говорил, как во сне. Мне кажется, что он еще не совсем осознал, что произошло. И эти банкноты на столе… Он не мог не смотреть на них…

Но все было просто, так просто, что я понял с первых же слов. Остальное касалось деталей.

Вы не медик, поэтому я объясню вам в общих чертах. Когда человек болен туберкулезом и легкие поражены, возникает чувство удушья. Чем можно помочь? В наших клиниках применяют кислородные подушки. Но за границей нашли другой, лучший способ. Больному делают переливание крови. Кровь при этом берут не обычную, а с добавлением перекиси водорода. Понимаете, что получается? Перекись содержит много кислорода. В организме этот кислород постепенно выделяется. И пока идет процесс выделения, кровь в избытке насыщена кислородом.

Фрадье знал о работах зарубежных ученых. И когда однажды импрессарио Бартлет спросил его, нет ли какого-нибудь доппинга для ныряльщиков, Фрадье сказал: “Есть”. Бартлет дал деньги на опыты, нужно было подобрать такой замедлитель, чтобы перекись начинала выделять кислород не сразу, а минут через двадцать после введения в организм. Потом Бартлет разыскал Олдена… И это все.

Мы ушли, а доктор Фрадье, ссутулившись, сидел за столом. Перед ним лежали банкноты, радужные, новенькие банкноты…

“Ну, Эзертон, посмотрите на часы”, — сказал мне Барримор. Я посмотрел: прошло всего I семнадцать минут. Семнадцать минут, пачка долларов — и человек совершил предательство!

В бюро нас ожидал Хэзлит. Мы заперлись в кабинете Барримора, и я все изложил Хэзлиту. Он долго смотрел на меня своим липким взглядом. Потом спросил: “Скажите, доктор, а если увеличить концентрацию этой… перекиси водорода?” Я объяснил, что это очень опасно. Выделившийся кислород, если его будет много, вспенит кровь, закупорит кровеносные сосуды. Наступит паралич. Концентрация перекиси не должна превышать определенного предела — об атом сказал Фрадье. “Та-ак, — протянул Хэзлит и скользнул по мне своим лягушечьим взглядом. — Та-ак. Значит, паралич… У меня больше вопросов нет”. Барримор посмотрел на него, засопел, кашлянул и сказал мне: “Ну, на сегодня вы свободны, Эзертон. Вы хорошо поработали. Можете получить у кассира двести долларов. Идите”.

Двести долларов — это тоже блеф, широкий жест перед клиентом. У нас все знают: названную Барримором цифру нужно уменьшить в десять раз. Я получил двадцать долларов. А Хэзлит просидел у Барримора еще четыре часа. Я это точно знаю. И еще я знаю — они посылали машину за доктором Фрадье.

Ну, а на следующий день были соревнования. Я не мог не пойти в бассейн Феникс-парка. И я пошел.

Вы читали в газетах отчеты об этих соревнованиях. Поверьте, на этот раз газетчики не врали. Они просто не понимали, что произошло. Но я догадывался с самого начала. Расчет Барримора и Хэзлита был прост. Все ставили на Олдена пять против одного, десять против одного… Никто не сомневался, что Олден побьет Фелпса. Ведь Олден был чемпион, абсолютный чемпион!

Я пришел за час до начала и видел, как люди Барримора заключили пари. Это был грабеж среди белого дня. В публике только я один знал, что на этот раз Фелпс тоже получит изрядную дозу доппинга. Все ставили на Олдена — и агенты Барримора быстро делали свое дело.

Да, спортивный мир давно не видел такой колоссальной аферы. Барримор ничем не рисковал. Победа Фелпса была обеспечена, и эта победа приносила Барримору, по самым скромным подсчетам, тысяч полтораста.

Олдена и Фелпса осаждали репортеры. Трое других ныряльщиков стояли в стороне — они никого не интересовали…

Вы знаете, был момент, когда я позавидовал этим ребятам — Олдену, Фелпсу, другим ныряльщикам. Молодость, сила, здоровье, красота человеческого тела — разве не это главное в спорте? Я много лет не бывал на соревнованиях, может быть, поэтому я на мгновение забыл о Барриморе, о Хэзлите, о всей закулисной грязи. Яркие огни, нарядная публика, грохот оркестра, молодые ребята, весело болтающие с репортерами… Да, на какое-то мгновение я невольно поддался внешнему очарованию.

Но ровно за двадцать минут до старта Олден и Фелпс ушли. Ушли со своими тренерами и врачами. Публика одобрительно свистела… Но я — то знал, в чем дело! У меня было такое чувство, словно погас свет. Я ничего не видел и ничего не слышал. Меня охватило какое-то оцепенение. Казалось, что именно мне — вот в этот миг! — вводят перекись водорода, и я чувствовал, как бешено стучит сердце, как лихорадочная дрожь охватывает тело…

Да, я пять лет прослужил у Барримора и не думал, что нервы могут так сдать.

Через несколько минут Олден и Фелпс снова появились. Зрители встретили их восторженным ревом. А я видел — радость, молодость, сила уже не светятся в глазах ныряльщиков. Они шли какой-то скованной походкой, рассеянно улыбались. Впечатление было такое, как будто они прислушивались к тому, что происходило внутри них.