Сквозь тьму с О. Генри - [62]

Портер взирал на меня с отвращением.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я.

— Пойду к начальству и расскажу, что я не вор, хоть я и заключённый. Я не позволю им подписывать эти позорные договоры. Скажу, чтобы нашли себе другого секретаря.

— А на следующий день угодите обратно в мерзкую клетку, а ещё через неделю попадёте в карцер по сфабрикованному обвинению. А потом вас растерзают, как Айру Маралатта. Вот куда вас заведёт ваша неуёмная честность.

По красивому лицу Билла прошла тень. Он брезгливо поджал губы.

— Не дай Господь. Со мной тогда будет покончено.

Он встал. В нём вновь проснулась та пантера, которая уже однажды вцепилась в глотку испанскому дону. Он потряс кулаками:

— Да я им шеи посворачиваю. Надо же — так меня использовать!..

— Билл, вы же никто — для всех, кроме себя самого. Если вы вздумаете протестовать, то считайте, с вами покончено. Будущего у вас не будет. Ведь вы пытаетесь бороться с самыми большими подонками в стране. Они вас пережуют, выплюнут и даже не заметят этого.

Портер сидел и молчал — словно нежданный мороз сковал его. Пробило девять часов — сигнал тушить свет. Билл нервно дёрнулся к двери, но потом вернулся и горько засмеялся:

— Испугался, что не смогу войти обратно в кабинет моего начальства. Забыл, что у меня есть право находиться за его пределами до полуночи.

— Войти? Подумаешь, какие пустяки. Вот выйти отсюда — это, скажу вам, проблема похлеще!

Он кивнул.

— Да, мы заперты здесь — и наши тела, и души.

Он схватил бокал со взяточническим вином, секунду подержал его против света и осушил одним глотком.

На том бунт и закончился. Воцарилась пульсирующая, звенящая тишина — и в этой тишине перекликались наши мысли — напрямую, из мозга в мозг. Портер, по-видимому, был удручён своим поражением. Радость, которую он испытывал при своём «продвижении» по служебной лестнице, иссякла. Он ещё больше, чем всегда, замкнулся в себе.

— Какую ужасную изоляцию влечёт за собой жизнь в тюрьме, — сказал он, прерывая гнетущую тишину. — Мы позабыты теми друзьями, что остались на свободе, и нами злоупотребляют друзья, которых мы приобрели в заключении…

Я знал, что у Портера были жена и ребёнок. Но не знал, что после нашего расставания в Техасе он отправился к себе домой и нашёл свою жену при смерти. Не знал я и того, что те 3000 долларов подарили ему известную независимость в эти последние, печальные месяцы его жизни перед судом и заключением.

Несмотря на всю нашу дружескую близость в тюрьме, Портер ни единым словом не упомянул о своих семейных делах. Ни разу не заговорил о своём ребёнке, хотя думал о нём всё время. Через наши с Билли руки прошли многочисленные письма к малютке Маргарет. Только один-единственный раз у Портера вырвалось слово. Это случилось тогда, когда был отвергнут его рассказ. Портер признался, что горько разочарован, ведь ему хотелось послать подарок «своему маленькому другу».

— А может, те, кто на воле, вовсе и не забыли про нас, — возразил я.

— Забыт или презираем — какая разница? У меня было много друзей, могущественных друзей. Они могли бы добиться помилования для меня. — Он глянул на меня с тревожной подозрительностью: — Эл, вы считаете меня виновным?

— Нет. Билл, я в любое время доверил бы вам все свои сбережения.

— Спасибо. Значит, хотя бы один друг у меня есть. Вообще-то я рад, что они оставили меня одного. Не хочу никому быть обязанным. Я сам хозяин своей судьбы. Если я сам нашёл дорогу сюда, то и выйду отсюда тоже сам. Не буду ни у кого в долгу.

Сейчас многие из этих упомянутых друзей кичатся тем, что якобы помогли О. Генри, когда он был Портером, заключённым каторжной тюрьмы. Но если кто из них и интересовался судьбой Билла, то самому Биллу об этом ничего не было известно.

— Мне уже недолго осталось сидеть, полковник. Как вы думаете, сколько контрактов ещё будет заключено?

— О, ещё порядочно. А что?

— Потому что в этом может быть сокрыта возможность для нас выйти на свободу.

— Да, и ваша возможность — это копошиться себе потихоньку и держать рот на замке. Ну-ка, глотните ещё немного.

Последовало ещё много бокалов вина, много стаканов виски, много долгих разговоров после девяти часов, с потушенными огнями. Портер сдался, но поражение глодало его, словно червь в сердце. Он пытался держать предложения в тайне, пытался отдать контракт тому, кто предложил наименьшую цену. Но, будучи всего лишь пятой спицей в кабинетном колесе, вынужден был без возражений делать то, что ему приказывали.

— Свиньи вонючие, — говорил он мне.

— Не обращайте внимания, — отвечал я. — Честность — не самая умная линия поведения в тюрьме. Выбросьте из головы.

— Конечно, выброшу. Мы всего лишь рабы их наглости.

Однако же и Портер, и я извлекали свою выгоду из порочной системы. Богатенькие воры, наживающиеся за счёт государства и двух беспомощных заключённых, посылали нам ящики изысканных вин, сигары и всякие деликатесы в знак своей глубокой признательности. Мы держали эту контрабанду в почтовом отделении, и вся наша тёплая компания — Билли, и Портер, и ваш покорный слуга — частенько устраивали себе тайные пирушки.

Глава XXIV

Контрактами, конечно, распоряжался не я, но проверка качества поставляемой продукции входила в прерогативу начальника тюрьмы и его штаба. Я знал, как чудовищно голодают заключённые, какие помои им приходится есть. Никогда не забуду своего первого обеда: воспоминание о червях в соусе и мухах, увязших в мелассе, вызывало у меня рвотные позывы каждый раз, как я проходил мимо кухни.