Сквозь тьму с О. Генри - [53]

Представители Армии Спасения регулярно посещали тюрьму — распевали с заключёнными псалмы. Салли присоединилась к хору, где её и услышал один из мужчин-узников. На следующий день он отправлялся в тюрьму штата Огайо — сидеть пожизненно. Но, уходя, оставил для Салли маленький подарок. «Отдай эти два бакса той девушке, с красивым голосом, — сказал он сержанту. — Её пение перевернуло мне душу».

Наконец Салли вызвали в суд. Банкирский сынок не явился. Её отпустили с предупреждением. Когда она проходила мимо дежурного сержанта, тот вручил ей два доллара. Жизнь Салли и без того была сломана, а этот подарок окончательно превратил её в руины.

Она торопилась выйти на свободу и сломя голову бежала по коридорам тюрьмы, а старшая охранница едва поспевала за ней, приговаривая: «Вот и хорошо, золотко, тебе совсем не место здесь, не понимаю, как они могли вообще засадить тебя сюда. Мне ужасно, ужасно жаль…»

А когда Салли добежала до двери, матрона придержала молодую женщину за локоток:

«Золотко, мне так не хочется тебе это говорить, ты уж прости, но твой младенец мёртв».

Салли остолбенела. Она была словно дитя, которому чья-то злодейская рука нанесла удар в лицо. Женщина задрожала с ног до головы. Её ребёнок мертв…

Со слабым, мучительным стоном она схватилась за голову и рванулась с места так быстро, словно за ней гналась разъярённая толпа и швыряла в неё камнями.

Матрона нагнала её:

«Послушай, золотко, лучше останься здесь. Там, снаружи, тебя ничего хорошего не ждёт. Твой ребёнок умер три дня назад. Останься здесь, прошу, хоть ненадолго!»

«О нет, Боже, нет! Я должна идти, не держите меня!»

Дверь открылась и полубезумная мать, одержимая одной-единственной мыслью, выскочила на улицу. Её путь лежал к реке. Жестокий ветер рвал на ней одежду, холод пробирал до костей.

Фонарь, горящий в окне какой-то лавки, привлёк к себе её внимание, и женщина задержалась в его тёплом свете у витрины. За стеклом поблёскивали старинные драгоценности, эмблемы, серебряные пластинки. А в одном углу лежали три револьвера. Салли уставилась на них, как заворожённая. Холодная ярость и жажда мести охватили её.

До этого момента её пожирало только мучительное осознание своей потери — перед глазами стояло исстрадавшееся личико ребёнка. Но теперь она видела лицо человека, подвергшего её такому страшному унижению, лицо, полное наглого презрения. Салли вошла в лавку и купила пистолет.

Как только она сжала его в руках, оружие, казалось, придавило её своей тяжестью, как давит крышка гроба. Она спрятала пистолет в карман, вышла из магазина и пошла бродить по улицам. Замёрзшая, обезумевшая, она нетерпеливо ожидала утра. Салли была в таком состоянии, что даже не осознавала, что кричит, плачет и зовёт своё дитя, пока какая-то старая пропойца не остановила её.

Выпивоха, неряшливая и грязная, пожалела Салли. Молодая женщина без возражений дала проводить себя в тёмную, жалкую дыру, где жила старуха. Хозяйка развела огонь в печке, и в его слабом тепле Салли попыталась отогреться.

Промозглая каморка была полна мрачных теней. На голых стенах плясали зловещие образы: вот, надменно выпрямившись, стоит мужчина и жестом подзывает полисмена — огромного, страшного детину; тот кидается на неё, хватает за плечи… А вот и её мать с сёстрами — бросают на несчастную неодобрительно-хмурые взгляды…

Только один раз Салли увидела своего ребёнка — тот лежал на полу, ротик был мучительно искажён, крохотные кулачки беспокойно сжимались и разжимались… Его отец подошёл к нему, занёс сапожище и обрушил его на страдальческое личико, раздавил маленькую нежную головку…

«Боже, Боже, спаси и помилуй!» — в мýке кричала Салли.

Но вот наконец и утро. Салли оставалось подождать совсем немного — до полудня.

Её решимость не ослабла ни на йоту. Она направилась прямиком в банк, стала за колонной и принялась ждать. В полдень поток служащих хлынул из банка, однако Филипа Остина среди них не было.

Салли начала бить нервная дрожь. Она положила руку на карман — пистолет был там. «Господи, пусть он выйдет, пусть выйдет, — в исступлении молилась она. — Пусть он выйдет прежде, чем я утрачу решимость».

В конце улицы показался полисмен. Салли спряталась за каменной колонной. Полисмен, однако, заметил её, сделал несколько шагов, снова посмотрел в сторону девушки, но пошёл дальше.

«Сейчас здесь никого нет, никого нет, — заклинала Салли. — Боже, сделай так, чтобы он вышел!»

Внушительная фигура прошествовала по коридору. В следующую секунду дверь отворилась, и на пороге появился Филип Остин собственной персоной. Гордый и величественный, он вышагивал, словно принц крови. Точно так же он держал себя и в тот радостный день, когда полным достоинства жестом снял шляпу перед Салли, спускавшейся по ступеням собора. И та же самоуверенная улыбка играла на его губах.

Нервы Салли натянулись и лопнули, как лопается перетянутая струна. Она подбежала к нему — несчастная, потерянная, вне себя от волнения и страданий.

«Фил, ох, Фил, наш ребёнок умер! Ты бросил меня в тюрьму, и он умер! Умер, и рядом с ним не было ни одной родной души! Он умер, потому что ты не захотел о нём позаботиться!»