Сквозь ночь - [188]
Бородач успевает приоткрыть дверцу, «полтора уха» пулей вылетает и, не коснувшись земли, повисает у меня на плечах. Шершавый язык слизывает с моих щек предательские капли; мы бежим не оглядываясь, забыв обо всем. Даже о тех, что остались там, за железной решеткой, в неволе у живодера с добрыми голубыми глазами.
1957
МОЙ СТАРЫЙ УЧИТЕЛЬ
У каждого, я думаю, нашлось бы что рассказать о своем старом учителе. Вот рассказ о моем.
Мой старый учитель был, что называется, чудак. В городе на него оглядывались. Он носил широкополую черную шляпу, бархатную блузу без пояса, с черным бантом у шеи, очень вытертую на локтях, и высокие коричневые ботинки. Собственно, это были вовсе не ботинки, а сапоги, но с крючками для шнурков, как на ботинках. Крючки были медные, их приходилось не меньше сорока пар на каждую ногу. В общем, с шляпой, блузой, бородкой и черным бантом было бы еще так-сяк, но на эти сапоги с крючками в нашем городе просто невозможно было не оглянуться.
Он жил на пустынной окраинной улице, где летом из щелей между лысыми булыжниками перла дикая трава, а зимой лежало столько снега, сколько, кажется, не выпадает и на Северном полюсе. За глухими заборами там сипели цепные собаки, а в окнах за кружевом занавесок виднелись бутыли с наливками в марлевых колпачках.
Туда, в это царство богомольных старух, колонистов-колбасников и бородатых пароконных ломовиков, я ходил по воскресеньям, неся под мышкой папку и мусоля в кармане серебряный полтинник.
Не знаю, помните ли вы эти новенькие, только что выпущенные полтинники, где кроме надписи «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» был еще изображен кузнец, поднявший молот над наковальней? Что до меня, то я помню их очень хорошо. Полтинники эти были мое мучение.
До сих пор мне почему-то неловко давать ближнему деньги. Мне это кажется оскорбительным. Тогда мне это казалось попросту невыполнимым. Придя на первый урок и плохо видя от смущения, я незаметно положил монету на край стоявшей у двери этажерки. Злополучный полтинник тотчас брякнулся на пол и, описав на ребре крутую дугу, провалился в щель между половицами. Александр Григорьевич постоял над щелью, теребя бородку.
— М-да… — проговорил он, поглядев туда. — Ну что ж…
И взял у меня из-под мышки папку с надписью «Дело».
В папке было полно картинок, срисованных из «Нивы» и сочинений Луи Буссенара. Это были очень хорошо срисованные картинки, мать неоднократно показывала их соседям. Раскинув листки веером по полу, Александр Григорьевич поглядел на них с тем же выражением, с каким глядел в щель между половицами, а затем негромко позвал:
— Люцифер!
Черный как трубочист, зеленоглазый кот мягко спрыгнул с кучи бумаг и картонок, сваленных в углу, и, поставив торчком хвост, прошелся вокруг шнурованных сапог Александра Григорьевича.
— Ну-ка, Люцик, — сказал тот, — погляди, дружок, дадим юноше балл…
Кот еще раз прошелся, мурлыча и обметая хвостом сапоги-ботинки. Затем он тщательно обнюхал рисунки, помочился на них и принялся рвать когтями.
— Ну вот, — огорченно развел руками Александр Григорьевич. — Видишь… М-да…
Он взял кочережку, совок и отправил останки моих трудов в потрескивающую печь.
— А теперь слушай, — сказал он мне, оцепеневшему, и, больно надавив на плечо, усадил меня. — Твоя мать утверждает, что ты гений. Впрочем, это не оригинально, м-да… Забалуев — тот самый, с последней парты, стреляющий в потолок жеваной бумагой, он ведь тоже, кажется, гений, не правда ли? Его мать, по крайней мере, придерживается такого мнения…
Александр Григорьевич прищурился, щипля бородку. Я тосковал молча.
— Но это, впрочем, тоже неважно, — сказал он, наглядевшись на меня вволю. — Все вы не более чем готтентоты, краснозадые зулусы и поросячьи хвосты, м-да… И должен тебе признаться, что у меня нет решительно никакого желания возиться с вами и учить вас чему бы то ни было. Но, видишь ли (тут он потер большим пальцем о желтый указательный), существует на свете некая вещь, без которой окрестные туземцы отказываются давать мне сало, картошку и табак. Посему попрошу впредь не совать полтинники куда попало, а вручать их из рук в руки. Понял?
Я молча кивнул.
— А коли понял, давай начнем…
Он положил передо мной на угол стола полбуханки ржаного хлеба, пристроил сбоку нож, луковицу, сунул мне доску с прикнопленной четвертушкой александрийской бумаги и карандаш. Сам же взял прислоненную к стене виолончель с потертой талией, уселся в стороне и принялся играть.
В ту пору я не знал, что именно он там играет, а теперь знаю. Во время уроков он играл чаще всего «Времена года» Чайковского. Под эти дивные звуки я изнывал по воскресеньям, изображая то хлеб, лук и нож, то стакан, до половины налитый водой, то керосиновую лампу с закопченным стеклом или еще что-нибудь в этом роде. Дома же я отводил по вечерам душу, перерисовывал Шильонский замок и еще одну роскошную картинку — сцену морской Трафальгарской битвы.
Так, впрочем, продолжалось недолго. Вскоре Женька Забалуев надоумил меня, как поступать с полтинниками.
— Ты! — сказал он как-то, перехватив меня в воскресенье по пути на урок и возбужденно блуждая глазами. — Сегодня в кино «Люксе» «Акулы Нью-Йорка», понял? Два человека на один билет…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.