Сквозь ночь - [187]
Теперь, по словам Вовки, произошло следующее: Нихнас, стоя на улице, подозвал Паганеля и почесывал у него за ушами, покуда гицли не приблизились.
О том, что было дальше, я стараюсь не думать. Молча, не веря еще в случившееся, вхожу во двор. Шарик бросается навстречу как ни в чем не бывало. Булька, брюхатая, с низко отвисшими сосцами, тоже умильно виляет. А еще собаки!..
Мать встречает меня дипломатичным молчанием.
— Паганеля не видела? — Я едва сдерживаю подступающий к горлу комок.
— Нет, — отвечает она, глядя куда-то в сторону. — А что?
— Ни-ни-ничего…
Остаток вечера провожу лежа ничком, упрятав в подушку лицо. Так и засыпаю, не поужинав и не раздевшись. Ночью мне снятся собаки. Утреннее солнце льется сквозь зелень акаций в распахнутое настежь окно, а они сидят у кровати рядышком. Даже с закрытыми глазами я вижу их, всех троих…
Растягивая сладкую минуту, осторожно, медленно приоткрываю один глаз и затем долго гляжу в сероватый сумрак. Тихо. Светает. Где-то пропел петух, должно быть в Нихнасовом дворе. Сволочь Нихнас, его бы петлей за шею!..
Спустив ноги с кровати, выхожу, через силу переступая, на кухню. Мать разжигает плиту, отец умывается, низко нагнувшись над рукомойником. Поглядев на меня, мать произносит:
— Булька опять ощенилась, поздравляю…
И снова, сощурясь, дует на щепки. Отец, распрямившись, тщательно вытирает лицо, уши, затылок. Повесив полотенце на гвоздь, достает из кармана кошелек.
— Живодерня знаешь где? — хмуро спрашивает он, глядя внутрь кошелька. И, не дожидаясь ответа: — На Малеванке, за мусорной свалкой, там найдешь…
И кладет на стол ветхую трехрублевку.
Через минуту я мчусь, крепко зажав ее в кулаке. Надо бы зайти за Женькой и Яшкой, да некогда. И так не знаю, успею ли…
О живодерне я уже кое-что слышал. Там, говорят, с собак живьем сдирают кожу. Потом из нее делают лайковые перчатки, наш город именно этим и славится. Не знаю, как можно славиться таким делом!..
Пройдя рысью немощеную Монастырскую, я сворачиваю на главную — улицу Карла Маркса. По ней бежит, покачиваясь, маленький красный трамвай. Вспомнив о боли в ногах, вскакиваю на подножку и еду, покуда меня не сгоняет кондуктор.
Дальше — площадь, где пели «Отречемся от старого мира», сад с акациями и летчицкой могилой. Недалеко от кафедрального собора встречаю попа. Мчусь дальше, зажав в одной руке трехрублевку, а из трех пальцев другой сложив в кармане кукиш. Это, конечно, предрассудок, но все же… Рисковать, пожалуй, не стоит.
Как назло, чуть подальше встречаю еще одного длинноволосого. Вообще в нашем городе слишком много всяких монахов, раввинов и попов. Есть у нас несколько ксендзов с пробритыми круглыми лысинами, пастор в шляпе и с зонтиком и еще какой-то странный тип с длинными волосами, но без бороды, называющийся «штунда». Всю эту братию мы терпеть не можем, им порядком достается от нас при случае, но теперь… теперь как бы мне не досталось. Встретить подряд двух попов!
Держа кукиш сложенным, мчусь вдоль глухих заборов, мимо надписей «осторожно, злые собаки», мимо окон, где за кружевом занавесок млеют перевязанные марлей бутылки с вишневкой; мимо большого, заваленного каменными глыбами двора, где живет усатый и толстый чех Длоуги, делающий могильные памятники; мимо покосившихся домишек Малеванки, на одном из которых висит бугристая жестяная вывеска: «Мужский портной Е. Портной».
На вывеске этой, как и на всех других портновских вывесках нашего города, изображен в голубом овале бледный мужчина с тонкими усиками, в котелке, аккуратно отутюженных полосатых брюках, с тростью и зажатыми в руке перчатками. Должно быть, это те самые, лайковые…
Подумав об этом, убыстряю бег. Малеванка обрывается длинным глинистым оврагом. Какой-то дядька в надвинутой на глаза фуражке, стоя с телегой у самого края, сбрасывает вилами мусор. Он показывает мне угрюмо-серый забор, стоящий по ту сторону, на поросшем лопухом и репейником пустыре. Обегать кругом — слишком долго.
Скользя и срываясь, спускаюсь вниз. Тучи сине-зеленых мух гудят над вонючими грудами, — через все это надо пройти, стараясь не дышать, а затем еще взобраться по глинистым желтым уступам.
Наконец останавливаюсь перед воротами, стучу кулаком, прислушиваюсь. Шаги, ржавый скрип крючка… Половинка приотворяется, и я вижу огромного темнолицего бородача — того самого, что ходит с жердью.
— Чего тебе, хлопчик?
Глядя на его чугунные сапоги, выдавливаю:
— Насчет собаки я… Вчера забрали…
И протягиваю смятую трехрублевку.
Он берет ее толстыми негнущимися пальцами, должно быть теми самыми, что обдирали заживо. Я иду рядом с ним, стараясь не глядеть по сторонам. Здесь тоже запах, но не тот, что на свалке, а другой, какой-то очень уж скверно-приторный. Тяжелая ладонь бородатого ложится на мое плечо.
— Не журись, хлопчик, — басит гицель сверху. — Жива-здорова твоя собачка…
Подняв голову, встречаюсь с неожиданно добрыми, улыбающимися из-под мохнатых бровей глазами.
Остановясь у длинного сарая и сняв щеколду, он гостеприимно распахивает дверь — я невольно отшатываюсь. Там, за проволочной решеткой, делящей сарай на две части, собаки… Их, наверное, не меньше сотни, они ринулись с разноголосым стоном к свету, и вдруг где-то в сумраке, в глубине, раздается отчаянный, такой знакомый визг, и черно-белый лохматый комок вихрем летит, перебирая ногами по рыжим, серым, пегим собачьим спинам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.