Скверное время - [51]

Когда полицейские его отпустили, юноша, вцепившись в край бетонной скамьи, открыл глаза, потом, застонав, рухнул лицом вниз на скамью. Выходя из камеры, алькальд велел накормить арестованного и дать ему поспать.

— Потом, — приказал он, — продолжайте его обрабатывать, пока не выложит все, что знает. Думаю, скоро он расколется.

С балкона алькальд выглянул во двор и снова увидел: подперев голову ладонями рук, съежившись, сеньор Кармайкл сидит на скамье.

— Ровира, — позвал алькальд, — сходи к Кармайклу домой и скажи его жене: пусть передаст мужу одежду. А потом, — добавил алькальд, — приведи его ко мне в кабинет.

Облокотившись о письменный стол, алькальд уже засыпал, когда в дверь постучали. Это привели сеньора Кармайкла, тот был одет в белое и сухое, только мокрые ботинки вздулись и размякли, словно у утопленника. Но прежде чем заняться им, алькальд приказал полицейскому снова сходить к Кармайклу — за туфлями.

Сеньор Кармайкл, протестующе взмахнув рукой, сказал полицейскому:

— Не стоит. — Затем, обращаясь к алькальду, с достоинством и решительностью объяснил: — Они у меня единственные.

Алькальд пригласил его сесть. Уже прошли сутки, как сеньор Кармайкл был доставлен в кабинет алькальда и подвергнут допросу с пристрастием по поводу имущества семейства Монтьель. Он рассказал все, в мельчайших подробностях. Но когда алькальд сказал ему о своем намерении купить наследство по ценам, установленным муниципальными экспертами, сеньор Кармайкл с несгибаемой решительностью заявил, что не может на это согласиться, пока все бумаги о наследстве не будут приведены в порядок.

И сегодня, несмотря на то что, промокший и голодный, он сутки просидел под открытым небом, сеньор Кармайкл отвечал все с той же несгибаемой решительностью.

— Ты просто упрямый осел, Кармайкл, — сказал алькальд. — Пока бумаги будут приводить в порядок, этот бандит дон Сабас переклеймит своим клеймом весь скот Монтьеля.

Сеньор Кармайкл лишь пожал плечами.

— Ну ладно, — после долгой паузы сказал алькальд. — Всем известно: ты — честный человек. Но вспомни: пять лет тому назад дон Сабас передал Хосе Монтьелю полный список лиц, связанных с партизанами, и только поэтому ему, единственному из руководителей оппозиции, было позволено остаться в городке.

— Остался еще один, — с явной издевкой сказал сеньор Кармайкл, — зубной врач.

Алькальд пропустил эти слова мимо ушей.

— Неужели ты считаешь, что ради такого человека, продавшего своих людей ни за понюшку табака, стоит сутки подряд торчать под открытым небом?

Сеньор Кармайкл опустил голову и стал рассматривать ногти. Алькальд присел на край письменного стола.

— А кроме того, — сказал он вкрадчиво, — подумай о детях.

Сеньор Кармайкл не знал, что его жена и два старших сына были у алькальда вчера вечером и тот им пообещал, что не пройдет и суток, как Кармайкл будет на свободе.

— Не беспокойтесь о них, — сказал сеньор Кармайкл. — Они не дадут себя в обиду.

Он поднял голову только тогда, когда услышал, что алькальд принялся ходить по кабинету из угла в угол. Тогда сеньор Кармайкл вздохнул и сказал:

— У вас, лейтенант, есть еще одно средство. — Бросив на алькальда ласково-покорный взгляд, он закончил: — Пристрелить меня.

Ответа не последовало. Спустя минуту алькальд спал как убитый в своем кабинете, а сеньор Кармайкл снова сидел во дворе на скамье.

А в двух кварталах от казармы секретарь суда чувствовал себя счастливым. Утренние часы он провел подремывая в глубине конторы, а потом — и надо же было такому случиться — увидел великолепные груди Ребеки Асис. Это было как вспышка молнии: внезапно открылась дверь ванной и в комнате возникла очаровательная женщина — на ней не было ничего, кроме полотенца на голове, — женщина испуганно вскрикнула и тотчас закрыла окна.

С полчаса в полумраке конторы секретарь с тоской воскрешал это видение. Ближе к полудню он повесил на дверь замок и отправился перекусить, чтобы тем самым подпитать свое воспоминание.

Когда он проходил мимо почтового отделения, телеграфист помахал ему рукой, приглашая подойти.

— У нас будет новый священник, — сказал он. — Вдова Асис накатала письмо апостолическому префекту.

Секретарь не одобрил его откровенность.

— Лучшая добродетель мужчины, — сказал он, — это умение хранить тайну.

На углу площади он увидел сеньора Бенхамина, — тот стоял, размышляя, сможет ли он перепрыгнуть через лужу, разлившуюся перед его лавкой.

— Если бы вы только знали, сеньор Бенхамин… — начал секретарь.

— А в чем дело? — спросил сеньор Бенхамин.

— Да ни в чем, — сказал секретарь. — Я унесу эту тайну с собой в могилу.

Сеньор Бенхамин пожал плечами. Но когда он увидел, с какой почти юношеской ловкостью секретарь перескакивает через лужи, то и сам решился.

Пока он отсутствовал, кто-то принес в комнату за лавкой судки, тарелки, столовый прибор и сложенную пополам скатерть. Сеньор Бенхамин покрыл скатертью стол и с величайшей осторожностью разложил на ней все необходимое для обеда. Сначала он съел желтый, с большими круглыми пятнами жира суп, в котором лежала мясная кость. На второе — рис с тушеным мясом и куском жареной юкки. Становилось все жарче, но сеньор Бенхамин не обращал на это внимания. Пообедав, он сложил тарелки и судки и выпил стакан воды.