Скверное время - [37]

В небрежной позе восточного монарха в раскладном кресле полулежал хозяин цирка. В задумчивости он курил свою трубку — трубку морского волка. Знаком предложил алькальду сесть, словно находился в собственном доме:

— Поговорим, лейтенант, о делах.

Алькальд подвинул стул и сел. Держа трубку в руке, пальцы которой были унизаны драгоценными камнями, хозяин цирка сделал загадочный знак:

— Могу я говорить со всей откровенностью?

Алькальд кивнул.

— Я это понял сразу, еще тогда, в первый раз, когда вы брились, — сказал хозяин цирка. — Ну так вот, я привык общаться с людьми, разбираюсь в них и знаю, что этот комендантский час для вас…

Алькальд рассматривал его с явным намерением поразвлечься.

— …ну а для меня — я ведь уже потратился на монтаж шатра и, кроме того, должен кормить семнадцать человек и девять зверей — этот комендантский час — просто катастрофа.

— И что из этого?

— Я предлагаю вам, — ответил хозяин цирка, — перенести комендантский час на одиннадцать, а полученные за вечернее представление деньги разделить между нами.

Не шелохнувшись, алькальд по-прежнему улыбался.

— Я могу предположить, — сказал он, — что вам не составило труда встретиться в этом городке с кем-либо, кто сказал вам, что я — хапуга.

— Это законный бизнес, — запротестовал хозяин цирка.

Он не заметил, как лицо алькальда помрачнело.

— Поговорим в понедельник, — неопределенно сказал лейтенант.

— В понедельник мне придется заложить в ломбард свою голову, — возразил хозяин цирка. — Мы очень ограничены в средствах.

Алькальд проводил его до лестницы и, легонько похлопав по спине, сказал:

— Не рассказывайте мне сказки. Я знаю, как делаются дела. — И уже около самой лестницы, пытаясь как-то сгладить впечатление от разговора, сменив тон, попросил: — Пришлите мне сегодня вечером Кассандру.

Хозяин цирка попытался обернуться, но рука решительно подталкивала его к выходу.

— Разумеется, — сказал он, — это само собой.

— Пришлите ее ко мне сегодня, — настаивал алькальд, — а завтра поговорим.

* * *

Кончиками пальцев сеньор Бенхамин толкнул затянутую металлической сеткой дверь, но в дом не вошел, а, сдерживая раздражение, крикнул:

— Нора, окна.

Нора Хакоб, тучная, среднего возраста женщина с подстриженными по-мужски волосами, лежала возле электрического вентилятора в полумраке гостиной. Она ждала сеньора Бенхамина обедать. И когда сеньор Бенхамин окликнул ее, с трудом встала и распахнула все четыре окна, выходящие на улицу. Струя раскаленного воздуха ворвалась в гостиную, облицованную плитками, на которых бесконечное число раз повторялся рисунок угловатого королевского дворца. Мебель в комнате была обита цветастой тканью. Некогда богатый дом ветшал на глазах.

— Ну, о чем говорят люди?

— О чем только не говорят!

— Я имею в виду вдову Монтьель, — уточнила Нора Хакоб, — говорят, что она сошла с ума.

— По мне, так она уже давно не в своем уме, — сказал сеньор Бенхамин. И с каким-то разочарованием добавил: — Впрочем, так оно и есть: сегодня утром она пыталась выкинуться с балкона.

На обоих концах стола, хорошо видного с улицы, стояло по прибору.

— Кара Господня, — сказала Нора и хлопнула в ладоши, чтобы подавали обед. Вентилятор она принесла с собой в столовую.

— С утра в дом набилось уйма народу, — сказал сеньор Бенхамин.

— Удобный случай побывать внутри и все хорошенько разглядеть, — отозвалась Нора Хакоб.

Чернокожая девочка с головой, усыпанной разноцветными бантиками, подала на стол обжигающе горячий суп.

Столовую захлестнул душный запах вареной курятины, и жара стала совсем невыносимой. Приладив салфетку к воротнику, сеньор Бенхамин сказал: «Приятного аппетита». И, недолго раздумывая, принялся было сразу же есть суп.

— Не торопись, подуй сначала, — раздраженно одернула Нора его. — И сними ты пиджак. Кстати, твой пунктик, чтобы окна были открыты, нам когда-нибудь дороге обойдется: однажды мы задохнемся от жары.

— Придется потерпеть, особенно сейчас, — сказал он. — Чтобы никто не мог сказать, что не видел, чем я занимался в твоем доме.

В ослепительной улыбке — демонстрирующей совершенство зубоврачебного мастерства — она обнажила свои цвета сургуча десны.

— Не смеши людей, — воскликнула она. — По мне, так пусть говорят все что им вздумается.

Прихлебывая суп, делая паузы, она говорила:

— Меня бы беспокоили только пересуды о Монике. — Нора имела в виду свою пятнадцатилетнюю дочь, которая с тех пор, как стала учиться в колледже, не приезжала домой на каникулы. — Но обо мне самой все и так знают уже все.

Сеньор Бенхамин не окинул ее, как обычно, неодобрительным взглядом. Они сидели и молча ели суп, разделенные двухметровым пространством стола: только такое наименьшее расстояние мог сеньор Бенхамин позволить себе в доме Норы; двадцать лет тому назад, когда она училась в колледже, он писал ей пространные, вежливо-сдержанные письма, а она отвечала короткими, страстными записками. Как-то на каникулах, во время прогулки в окрестностях городка, пьяный Нестор Хакоб, схватив ее за волосы, затащил на какой-то скотный двор и, не оставляя ей времени на раздумья, решительно выпалил: «Если не выйдешь за меня — пристрелю». В конце каникул они поженились, а десять лет спустя — разошлись.