Скверное время - [10]

— Теперь до понедельника ты здесь?

Он утвердительно прикрыл глаза. Босая чернокожая служанка прошла через зал, уводя дочь в школу. Вдова Асис, стоя возле сына, подождала, пока те ушли. Потом она сделала сыну знак, и тот последовал за ней в просторную спальню, где гудел электрический вентилятор. С видом крайней усталости она рухнула в стоявшую перед вентилятором расшатанную, плетенную из лиан качалку. На выбеленных известью стенах висели забранные в медные резные рамки фотографии давно состарившихся детей. Роберто Асис вытянулся на по-королевски пышной постели, где нашли свою смерть некоторые запечатленные на фотографиях дети, а в декабре прошлого года — их отец.

— Что случилось? — спросила вдова.

— Ты веришь всему, о чем судачат люди?

— В моем возрасте поверишь всему, — парировала вдова. И апатично спросила: — Так о чем же они говорят?

— О том, что Ребека Исабель — не моя дочь.

Вдова стала медленно раскачиваться.

— Нос у нее — Асисов, — сказала она. И потом, задумавшись на некоторое время, рассеянно спросила: — Кто говорит это?

Роберто Асис грыз ногти.

— Наклеили анонимку.

Только теперь вдова поняла: темные круги под глазами у ее сына — вовсе не от долгой бессонницы.

— Анонимки — не люди, — категорично заявила она.

— Но в них пишется то, о чем говорят все, — возразил Роберто Асис, — хотя ты сам об этом, может, и не догадываешься.

Она, однако, знала все, о чем в течение многих лет люди судачили по поводу их семьи. В таком, как их, доме, где всегда полным-полно народу: служанок, приемных дочерей и всякого люда, нуждающегося в протекции, — невозможно замкнуться в спальне и ничего не знать. Но даже и в спальне тебя настигали уличные сплетни. Неугомонные Асисы — основатели этого городка, — еще когда были они всего лишь свинарями, представляли излюбленную мишень для сплетен.

— Не все правда, что говорят, — сказала вдова, — хотя, конечно, кое-кто, может, и не догадывается.

— Все знают: Росарио Монтеро спала с Пастором, — ответил сын. — Свою последнюю песню он посвятил ей.

— Об этом ходили только сплетни, но наверняка не знал никто, — возразила вдова. — А сейчас стало известно: песня была посвящена Маргот Рамирес. Они собирались пожениться, — об этом никто не знал, кроме них двоих и матери Пастора. Быть может, и не стоило им так хранить свою тайну, которая, как оказалось, была единственной в этом городке.

Роберто Асис посмотрел на мать с вымученной улыбкой.

— Сегодня утром временами мне казалось, что я умру, — сказал он.

Но на вдову это не произвело никакого впечатления.

— Мужчины из рода Асисов ревнивы, — сказала она, — это самое большое несчастье нашего дома.

Они надолго замолчали. Время уже близилось к четырем, жара начала спадать. Когда Роберто выключил вентилятор, весь дом уже просыпался, полнился женскими голосами и птичьим, похожим на звуки флейты, пением.

— Передай мне пузырек с ночного столика, — сказала вдова.

Она извлекла из него две круглые серые таблетки, похожие на искусственные жемчужины, и, возвращая пузырек сыну, сказала:

— Прими две, они помогут тебе уснуть.

Он принял их, запив водой, оставшейся в материнском стакане, и, положив голову на подушку, прилег на кровать.

Вдова вздохнула. О чем-то задумавшись, ненадолго умолкла. Потом, обобщая в масштабе всего городка, хотя на самом деле думала всего лишь о полудюжине семей своего круга, сказала:

— Весь ужас в том, что в этом городке, когда мужчины отправляются на работу в горы, женщины предоставлены самим себе.

Роберто Асис стал засыпать. Вдова смотрела на его небритый подбородок, на длинный нос с острыми хрящеватыми крыльями, и мысли ее обратились к покойному мужу. Адальберто Асису тоже были знакомы приступы отчаяния. Это был горец исполинского роста, надевший целлулоидный воротник всего лишь однажды и на 15 минут: чтобы только попозировать перед фотоаппаратом; старое фото пережило его и теперь стояло на ночном столике. О нем ходили слухи, будто бы он убил в этой самой спальне любовника своей жены и тайно зарыл его во дворе. Но в действительности было нечто иное: Адальберто Асис застрелил обезьяньего самца, застав его в спальне на балке, когда тот мастурбировал, не сводя остановившихся глаз с его переодевавшейся супруги. Адальберто умер сорок лет спустя, так и не сумев опровергнуть возникшую легенду.

* * *

Падре Анхель поднялся по крутой, с редкими ступеньками лестнице. На втором этаже, в глубине коридора, стены которого были увешаны винтовками и подсумками, на полевой койке лежал полицейский и читал. Он настолько был поглощен чтением, что не заметил, как вошел падре, пока тот не поздоровался. Полицейский свернул журнал и сел.

— Что читаете? — поинтересовался падре Анхель.

Полицейский показал ему журнал:

— «Терри и пираты».

Падре внимательным взглядом окинул три железобетонные камеры без окон, от коридора они были отгорожены толстой железной решеткой. В средней камере, широко раскинув ноги, в одних трусах спал в гамаке второй полицейский, остальные две камеры были пусты. Падре Анхель спросил о Сесаре Монтеро.

— Он там, — сказал полицейский, мотнув головой в сторону закрытой двери. — В комнате начальника.