Скверна - [11]

– Не плохое, – согласилась Глеба. – На древнем языке обозначает просто – «дочь».

– Ну, ведь не сын же, – нашлась Кама.

– Это точно, – рассмеялась Эсокса. – Расслабься, сестра. И сними, наконец, клыки, пока смола на них не окаменела. Поешь нормально, омой вином потертости на губах. Не хмурься, если Глеба не заслуживает доверия, тогда и я его не заслуживаю.

День завершался наилучшим образом. Надоевшие клыки были отлеплены от зубов, и в самом деле едва не окаменевшая смола вычищена. Даккитская еда, которую приготовила Глеба, оказалась выше всяких похвал, вино случилось мягким и нежным, а дрова под котлом радостным треском обещали скорую теплую воду и если не конец злоключениям, то хотя бы приятный перерыв в них.

Эсокса перекусила наскоро, сослалась на срочные заботы и оставила Каму с Глебой, оседлав, как поняла по стуку копыт лаписская принцесса, неведомо откуда взявшуюся лошадь. Глеба же принялась подбирать Каме платье, раскрыла сундуки и, покачивая головой, все бормотала, что ничего подходящего у Эсоксы нет, слишком хрупка и мала ростом дакитка, так что придется подбирать гостье что-то из одеяний самой Глебы. Одновременно с этим шел какой-то разговор, но Глеба больше рассказывала о самой себе, хотя о превратностях пути от Алки до Абуллу выведала в подробностях. И Кама, глаза которой уже почти слипались то ли от усталости, то ли от накатившего блаженства, понимала одно: говоря о себе, Глеба умудряется ничего не рассказывать о том, что происходит за оградой домика Эсоксы. Впрочем, в откровенности бывшей няне Эсоксы тоже нельзя было отказать, Глеба даже приподняла губу и показала спиленные и зашлифованные клыки, была когда-то такая мода среди дакитов, многие хотели походить на людей, даже клыки спиливали. Ну так ведь мода меняется, кое-кто и из людей теперь клыки на свои зубы лепит, непонятно только зачем. Уж не для красоты ли?

– Для красоты? – уже почти сквозь сон удивилась Кама. – А для чего и в самом деле дакитам клыки?

– Чтобы кусать, – ласково отвечала Глеба, раздевая Каму и наливая в деревянный чан горячую воду. – Даку были созданы Лучезарным, чтобы убивать. Дакиты пошли от даку, взяв от них силу и зубы. Конечно, дакиты лелеют собственные клыки именно не для того, чтобы убивать, но если уж выпадает схватка, то вырвать кусок плоти у врага, обладая клыками легче, чем без них.

– И как же ты, спилив клыки, сможешь вырвать кусок плоти у врага? – сонно пробормотала Кама, опускаясь в теплую воду.

– Никак, – прошептала в ответ Глеба, перебирая уже чуть отросшие волосы Камы. – Те, кого я чту врагами, не дадут вырвать из себя кусок плоти, меня к ним и близко не подпустят, а до остальных мне дела нет. И им до меня. Волосы у тебя чуть отросли, красила? Свои-то, судя по корням, с медным отливом?

– Да, – прошептала Кама. Теплая вода обволакивала тело. Ароматы опущенных в воду трав навевали сон и одновременно полнили грудь свежестью.

– Полежи так полчаса, – проговорила Глеба, втирая что-то в голову Каме. – Дакитка – не дакитка, а волосы лучше прокрасить до корня. Незачем обращать на себя внимание, хотя с твоей красотой… Но с этим проще, женщины часто прикрывают платком лицо, особенно когда дует ветер с Сухоты, несет пыль. А вот волосы… Волосы у дакиток должны слушать ветер… Отдыхай, я скоро приду. Надо приготовить постель.

Глеба исчезла, а Кама понемногу растворилась в тишине ванной комнаты. Чуть слышно потрескивал огонь на фитилях ламп, да узкое окно, выходящее в сад, свидетельствовало, что Даккита тонет в вечернем сумраке. Откуда-то запахло жасмином. Видно, пришло время его цветения. Точно так же пахло в Лаписе. Только окно в комнате Камы было шире. Да и ее комната, пожалуй, была с половину всего дома Эсоксы. Не то чтобы Каме было тесно в маленькой комнате, но в большой она могла прямо с утра взяться за меч и потанцевать с ним, прислушиваясь к запаху жасмина и пению птиц за окном. Игнис любил подкрасться к двери ее комнаты и застигнуть танцующую сестрицу врасплох, надеясь, что она отмахнется от него мечом, и он сможет достойно блокировать ее удар кинжалом или стальной подставкой для масляной лампы. Правда, случалось, что он забредал к сестрице и еще раньше для того, чтобы, оставаясь в недосягаемости, нашептать ей какой-нибудь страшный сон. Ни разу у него это не получилось. Обычно он начинал как-то так…

– Я успел соскучиться по тебе, сестрица. Что за глупые отлучки? Или ты провела время с пользой? Хвала Пресветлому, никак ты сумела поправиться? Кажется, теперь я буду любить тебя еще чаще и жарче! Надеюсь, теперь ты бросишь тщетные попытки отделаться от меня? Ну-ка?

Голос Игниса странно изменился. А уж положить руку сестре на грудь он не мог даже помыслить!

Кама пробудилась мгновенно. Рубанула назад локтем, едва не разбив его о кожаный доспех, и через мгновение стояла уже на ногах за чаном, сжимая в руках стальную подставку от масляной лампы, не думая ни о наготе, ни о чем. За чаном, округлив глаза, замер Фамес Гиббер, принц Даккиты и старший брат Эсоксы.

– Не Эсокса, – с досадой облизнул клыки Фамес, которого в Ардуусе все считали красавчиком, но с которым никто не водил близкую дружбу из-за его нескрываемого высокомерия. – Вовсе не Эсокса! Это плохо.