Скупые годы - [18]

- Хорошо бы.

- Точно, - заверил Витька.

В это время в комнату вошла его мать. Она тихо сказала:

- Севастополь сдали.

- Сдали?!

Из моих рук выпала книга. Витька растерянно опустился на стул.

А через несколько дней нас взволновали еще более грустные события: немцы прорвали линию фронта и двинулись к Сталинграду. Начались жестокие бои у излучины Дона.

Деревня наша, потрясенная горем, присмирела совсем. Люди замкнулись, смотрели исподлобья, сурово. Работали молча, с какой-то отчаянной силой. Все жили одной заботой, одной тревогой - тревогой фронтовых событий. Все ждали, напряженно ждали каких-то больших, решительных и радостных известий. А газеты каждый день приносили печаль. Красная Армия медленно отступала к Волге.

Витька ходил мрачный, неразговорчивый. Часто прятался куда-нибудь в темный угол и о чем-то думал.

Я старался застать его врасплох, разгадать его тайну, понять его тревожные мысли, но Витька рассеянно отвечал на мои вопросы и вдруг однажды не вышел на работу. Я подумал, что он заболел, и вечером отправился к нему. Витьки не было. Тетя Маша, всплеснув руками, метнулась ко мне.

- А Витюшка где?

Я молчал. Я понял, что Витька куда-то сбежал, и неожиданно решил это скрыть, так как предполагал, что не сегодня завтра он вернется. В голове у меня быстро созрел план, и я смело начал врать.

- Мы, тетя Маша, в колхозном огороде помидоры будем караулить. Витька остался делать шалаш, а я вот пришел за хлебом.

- Окаянные, - мягко выругалась Витькина мать, - хоть бы пришел сказался. А то и в обед не был.

И она отрезала огромный ломоть хлеба. Я торопливо спрятал его за пазуху и взялся за дверную ручку.

- Погоди, вот хоть молока еще бутылку налью.

- Не надо. Мы с помидорой, - пытался отделаться я, но Витькина мать уже сунула мне в руки бутылку молока, пяток соленых огурцов и снова кинулась в кухню за чашкой Жареной картошки. Услышав про картошку, я рванул дверь и выскочил на улицу. Возле амбара остановился, оглядел свою поклажу и, злорадно думая о Витьке, пролепетал:

- На вот, ешь. Скрылся - и ничего не сказал. Товарищ?! - И я стал придумывать те обидные слова, которые скажу завтра Витьке. А что завтра он вернется, я не сомневался.

Однако Витька на следующий день не возвратился. Окончательно сбитый с толку, я не знал, что предпринять, что теперь сказать его матери, и, чтобы избежать неприятного разговора, сразу же после работы взял удочки и ушел на реку. Я успокаивал себя тем, что, может быть, вечером, пока я рыбачу, Витька придет, и тогда все выяснится.

Но Витька не пришел и вечером. А наутро о его исчезновении знала вся деревня.

Я не на шутку струсил. Может, Витька утонул или заблудился в лесу. Врать было больше нельзя, поэтому, когда Витькина мать прибежала к нам, я рассказал ей всю правду. Рассказал, как я ее обманул. Она не поверила. Она была убеждена, что у нас с Витькой какой-то секрет, заговор. Она просила сказать, что с ним, где он.

А я стоял перед ней с понурой головой и думал о том же. И вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль. Я вспомнил, что Витька собирался сходить в соседнюю деревню Елховку к тетке, попросить бредень. Ухватившись за эту нить, я успокоил Витькину мать и немедленно отправился в Елховку. Но, увы, Витьки там не было.

- Так, может, он приходил? - грустно допытывался я, теряя последнюю надежду.

- Нет, не приходил. Только что разве в прошлую зиму, - ответила рябоватая женщина.

"Вот что... Вспомнила..." - раздраженно подумал я и, опустив голову, зашагал обратно.

Безоблачное небо дышало на землю жарой. Над полями прозрачными волнами колыхался горячий воздух. В придорожной траве вспархивали и лениво отлетали в сторону вспугнутые мной молодые грачи. Домой идти не хотелось. Не хотелось огорчать Витькину мать. Я не заметил, как, свернув в сторону, к лесу, подошел к опушке, огляделся и вдруг что было мочи крикнул:

- Ви-и-и-ть-ка-а-а!!!

"А-а-а-а!" - ответило далекое эхо. И тут же голос:

- Ага-га-а-а!!!

Я замер. Несколько мгновений стояла тишина. Сердце мое радостно трепетало. Неужели Витька? Я глубоко вдохнул в себя воздух и снова крикнул. В ответ все тот же голос, но только дальше и глуше. Значит, не ошибся. Значит, Витька.

Я сорвался с места и, не разбирая ни колючих кустарников, ни бурелома, метнулся в глубь леса. Спотыкался, падал, вставал, кричал, прислушивался и снова бежал. Пот заливал мне глаза, попадал в рот, но я ничего не замечал: в ушах стоял голос Витьки. Он раздавался то ближе, то дальше, то где-то в стороне. Но вот рядом, вот совсем возле меня. Я выскочил на поляну и остановился.

Под кудрявой березой стоял с топором в руке длинный худощавый парень и орал, орал до того, что его рыжеватое горбоносое лицо наливалось кровью.

Я от досады сплюнул и медленно поплелся прочь, ругая себя за оплошность. Ноги ломило. В висках стучала кровь. Рубашка, будто мокрый осенний лист, приставала к потной коже.

- И какой же я был дурак, - горестно вырвалось у меня из груди, мало ли по лесу шляется всяких горбоносых Витек. - И, свалившись на бархат мшистой кочки, я долго лежал неподвижно, постепенно забывая о Витьке, ни на что не сетуя, ни о чем не думая. Лежал и глядел на лоскуток высокой синевы, на дремлющие вершины деревьев, на еле заметную точку паука, который пробирался по невидимой мне нити с колючей лапы ели на легкую ветку березы; слушал затаенный лесной шорох, добродушное гудение миролюбивого шмеля и голосистую перекличку кузнечиков. Все это навевало на меня какой-то еще ни разу не испытанный неясный покой. До моего слуха донесся стук топора. Я поднялся и не спеша направился к дороге. Солнце уже клонилось к горизонту, а мне еще нужно было пройти километра четыре, поэтому я стал поторапливаться.