Скука - [74]

Убедившись, что мать не только не отказывает мне в деньгах, но как будто поощряет к тому, чтобы я просил еще, я внезапно понял, что между нами установились, в сущности, те же самые отношения, которые были у меня с Чечилией: посредством денег мать пыталась мною за­владеть. На этом, однако, сходство кончалось, потому что я не был похож на Чечилию и, главное, мать не была похожа на меня. В самом деле, те самые деньги, которым мы с Чечилией, хотя и по разным причинам, не придава­ли никакого значения, так что они как бы переставали быть деньгами и становились частью любовного ритуала, в отношениях между мной и матерью сохраняли свой изначальный, свойственный им смысл. Разумеется, мать меня любила, но из-за того, что она меня любила, она вовсе не собиралась давать мне деньги бесконечно, то есть она не хотела сделать ту единственную вещь, кото­рая могла бы лишить деньги их обычного смысла.

Я с очевидностью убедился в этом различии, когда однажды попросил у матери сумму более значительную, чем обычно, прибегнув, как позже выяснилось, к не со­всем удачному предлогу. Дело было после обеда, мать, как обычно, отдыхала у себя в комнате — лежала поперек кровати, свесив ноги и прикрыв лицо согнутой в локте рукой. Я сидел в кресле в изножье постели и, насколько я помню, расспрашивал ее об отце: то была одна из немно­гих наших общих тем, которая к тому же продолжала меня интересовать. Мать отвечала все короче, все нераз­борчивее, казалось, что она засыпает. И тут неожиданно, безо всякой подготовки, я сказал:

—  Кстати, послушай-ка, мне нужно триста тысяч лир.

Я увидел, как она очень медленно отодвинула руку, освободив один глаз, и этим глазом на меня посмотре­ла. Потом сказала, и в ее сонном голосе прозвучала неприязнь:

—  Я дала тебе пятьдесят тысяч в субботу, а сегодня вторник. Куда тебе столько денег?

Я ответил в соответствии с заранее разработанным планом:

—  Это только первый взнос из суммы, которую мне предстоит выплатить. Я решил привести в порядок сту­дию, она в ужасном состоянии.

— А во сколько обойдется все?

—  Разве в три больше. Все оштукатурить, да еще пол­ностью переоборудовать ванную, повесить новые зана­вески, перестелить пол, ну и так далее.

Мне казалось, что это я неплохо придумал. Студию действительно пора было ремонтировать, и, таким обра­зом, у меня возникал хороший предлог, чтобы вытянуть у матери миллион, а то и полтора. С другой стороны, я знал, что из-за упорной неприязни, которую мать питала к студии, она никогда не решится появиться на виа Маргутта и проверить, как я потратил ее деньги.

Так что я уверенно ждал ответа. Мать не шевелилась; казалось, что она в самом деле заснула. Но в конце кон­цов из-под руки, которой она прикрывала лицо, до меня донесся ее ясный, совсем не сонный голос:

—  На это я тебе денег не дам.

—  Почему?

—  Потому что не вижу необходимости дарить милли­он домовладельцу, в то время как ты прекрасно можешь жить на Аппиевой дороге.

Я понял, куда она клонит, с опозданием сообразив, что придуманный мною предлог был единственным из всех, к которому мне никак не следовало прибегать. Тем не менее я притворился удивленным и воскликнул:

—  При чем тут это?

—  Однажды ты дал мне понять, что собираешься пе­реехать, — проговорила мать медленно, жестко, моно­тонно, — и я, как ты, наверное, заметил, тебя не торо­пила. Но сейчас ты просишь у меня денег на ремонт студии. Отсюда я делаю вывод, что свое обещание ты взял обратно.

Я сказал не без раздражения:

—  Я ничего тебе не обещал. Более того, я никогда не скрывал отвращения, которое вызывает у меня перспек­тива совместной жизни.

—  А в таком случае, дорогой Дино, ты не должен удив­ляться, что на этот раз денег я тебе не дам.

Два дня назад я отдал Чечилии последние тридцать тысяч, которые у меня были, а сегодня вечером она долж­на была прийти ко мне снова. Разумеется, я мог ничего ей не давать, как делал уже много раз, но не так давно я заметил, что без этого я уже не мог обойтись сам. И не потому, что, давая ей деньги, я обретал иллюзию облада­ния, наоборот, эти деньги придавали недоступности Че­чилии новый оттенок — оттенок бескорыстия. Именно потому, что она не давала завладеть собой посредством денег, я чувствовал себя обязанным ей их давать, в точно­сти так, как, почувствовав, что не сумел овладеть ею по­средством полового акта, я несколько раз повторял са­мый акт. Деньги и половой акт давали мне минутную иллюзию обладания, без которой я уже не мог жить, хотя знал, что за нею неизбежно последует глубокое разочаро­вание.

Я взглянул на мать, которая продолжала лежать на спине, прикрыв лицо согнутой рукой; потом вспомнил о Чечилии, о том, как в тот самый момент, когда я вкла­дывал в ее руку деньги, она приоткрывала рот навстречу моему поцелую, и почувствовал, что ради денег спосо­бен на преступление. Особенно притягивала меня рука, которой мать прикрывала глаза: худые пальцы были уни­заны драгоценными кольцами, Достаточно было сдернуть одно такое кольцо, чтобы обеспечить Чечилию по крайней мере на месяц. Потом, не знаю сам почему, я вспомнил довольное, хотя и себе на уме, лицо матери в тот день, когда она позволила мне ухаживать за Ритой, и внезапно переменил весь свой план. Я встал, подошел к кровати, сел рядом с матерью и сказал с деланной неж­ностью: