Скука - [50]

—  Так твой отец болен?

—  Да.

—  Что с ним?

—  Рак.

—  И что говорят врачи?

—  Они говорят, что у него рак.

—  Да нет, я имею в виду — как им кажется, может он еще выздороветь?

—  Нет, они говорят, что он не может выздороветь.

—  Значит, он скоро умрет?

—  Да, они говорят, что он скоро умрет.

—  Тебя это огорчает?

—  В каком смысле?

—  Ну, что он умрет.

—  Да.

—  И ты так об этом говоришь?

— А как я должна говорить?

—  Но ведь ты любишь отца?

—  Да.

—  Ну хорошо, пошли дальше. Твоя мать, какая она?

—  Что значит какая?

—  Ну, маленькая она или высокая, красивая или не­красивая, брюнетка или блондинка?

—  Обыкновенная женщина, как все.

—  Но как она выглядит?

—  Никак она не выглядит.

—  Что значит «никак»? Подумай, что ты говоришь!

—  Я хочу сказать, что в ней нет ничего особенного. Такая же женщина, как все.

—  Ты любишь мать?

—  Да.

—  Больше, чем отца?

—  Это разные вещи.

—  Что значит разные?

—  Разные значит разные.

—  Но в каком смысле разные?

—  Не знаю, просто разные, и все.

—  Ну хорошо, а твоя мать любит отца?

— Думаю, да.

—  Почему ты так говоришь, ты в этом не уверена?

—  Они ладят, стало быть, любят друг друга.

—  И чем занимается твой отец целыми днями?

—  Ничем.

—  Что значит ничем?

—  Ничем значит ничем.

—  Но это только так говорится — ничем, на самом-то деле человек, даже если он ничего не делает, все-таки что-то делает. Да, твой отец не работает, но чем он занят целый день?

—  Ничем.

—  То есть?

—  Ну, не знаю, как сказать. Он сидит все время в кресле около радиоприемника. Каждый день выходит ненадолго погулять, вот и все.

—  Я понял. У вас квартира в Прати?

—  Да.

—  Сколько у вас комнат?

—  Не знаю.

—  Как не знаешь?

—  Я никогда не считала.

—  Но эта квартира большая или маленькая?

—  Средняя. Не большая и не маленькая.

—  То есть?

—  Ну средняя.

—  Ну хорошо, опиши ее мне.

—  Обыкновенная квартира, как все. Нечего там описывать.

—   Но в конце концов, она же не пустая, ваша квартира. В ней есть мебель?

—  Да, самая обычная мебель — кровати, кресла, шкафы.

—  И в каком она духе, эта мебель?

—  Не знаю, мебель как мебель.

—  Ну например, гостиная. У вас есть гостиная?

—  Да.

—  Что там стоит?

—  Обычная мебель: стулья, столики, кресла, диваны, как бывает в гостиных.

—  И какого она стиля, эта мебель?

—  Не знаю.

—  Ну хотя бы какого цвета?

—  У нее нет цвета.

—  Как это нет?

—  Нет у нее цвета, она позолоченная.

— А, понял. Но золото — это ведь тоже цвет. Тебе нравится твой дом?

— Не знаю. Нравится — не нравится. Я так мало там бываю.

Я мог бы продолжать в этом духе до бесконечности. Но, мне кажется, я привел хороший пример того, что я называл неспособностью Чечилии что-то определить. Кто-то может из этого сделать выводы, что Чечилия была глупа и к тому же лишена всякой индивидуальнос­ти. Но это не так. То, что она не была глупа, доказыва­лось, между прочим, тем, что я никогда не слышал от нее глупостей, что же касается индивидуальности, то, как я уже говорил, она проявляла ее не в разговорах, так что приводить тут одни только речи, не сопровождая их опи­санием ее мимики и телодвижений, — это то же самое, что читать оперное либретто, не слыша музыки, или сце­нарий, не видя экранного изображения. Я привел пример подобного разговора для того, чтобы показать, что речь Чечилии была такой бесцветной и схематичной просто оттого, что обо всем, о чем я ее расспрашивал, она знала столько же, сколько я, а может, и меньше. Она жила с отцом и матерью в Прати и была любовницей Балестрие­ри, но она не давала себе труда рассмотреть окружающих ее людей и вещи и потому по-настоящему их просто не видела и тем более о них не задумывалась. В общем, от самой себя и от мира, в котором она жила, она была так же далека, как те, кто не знал ни ее, ни ее мира.

Но так или иначе, подозрение в измене, которое де­лала Чечилию такой таинственной и неуловимой и, следовательно, реальной, побудило меня в конце концов проверить те скудные сведения, которые она о себе сооб­щала, и развеять таким образом хотя бы ту часть тайны, Которая не затрагивала области любовных отношений. Как-то я попросил ее познакомить меня с ее семьей. Я не без удивления увидел, что моя просьба нисколько ее не смутила, и это при том, что одной из причин, из-за кото­рых она собиралась сократить число наших свиданий, было, помнится, недовольство ее родителей их частотой. Она сказала:

— Да, я уже сама об этом думала. Мама часто про тебя спрашивает.

— Ведь ты и Балестриери в свое время с ними знако­мила?

— Да.

— Но они так и не узнали, что ты была его любовни­цей?

— Нет.

— А если б узнали, как ты думаешь, что бы они сде­лали?

— Откуда я знаю!

— Балестриери часто у вас бывал?

— Да.

— И что он делал?

— Ничего. Приходил к завтраку или выпить кофе, а потом мы вместе шли в студию.

— А вы никогда не занимались любовью у вас дома?

— Ему часто этого хотелось, но я не хотела. Я боялась, что родители заметят.

— А почему ему этого хотелось?

—  Не знаю, ему так нравилось.

— Но когда-нибудь вы все-таки это сделали?

— Да, несколько раз.

—  И где это было?

—  Не помню.

—  Попытайся вспомнить.

— А, да, один раз это было на кухне.

—  На кухне?

— Да, мама вышла в магазин, а я осталась следить за плитой.