Скрюченный домишко - [47]

– Почему ты смотришь на меня с таким неодобрением?

– Я… я полагал, что мать…

– Чарльз, я рада, что у тебя еще сохранились прекрасные старомодные взгляды. Но ты, я вижу, плохо представляешь себе, на что способна моя мать. Наша дорогая мамочка не виновата – она ничего поделать с собой не может. Она разыграла бы там грандиозную драматическую сцену, а такие сцены далеко не лучший способ восстановить здоровье человека с головной травмой.

– Обо всех-то ты печешься, радость моя.

– Кому-то приходится это делать сейчас, когда нет деда.

Я внимательно поглядел на нее и решил, что старый Леонидис до конца сохранил проницательность ума – бремя ответственности уже легло на плечи Софии.

После дознания мистер Гейтскил вместе с нами вернулся в «Три фронтона».

Откашлявшись, он торжественно, как на богослужении, объявил, что у него есть некое сообщение, которое он должен довести до сведения семьи.

Все собрались в гостиной у Магды. На этот раз мне было проще – я чувствовал себя как бы за сценой, – я знал заранее все, о чем собирался сказать Гейтскил.

Я приготовился внимательно следить за реакцией всех действующих лиц. Гейтскил был сух и немногословен. Видно было, что он держит в узде свои личные обиды и раздражение. Сначала он прочел письмо Аристида Леонидиса, а затем само завещание.

Наблюдать лица было необыкновенно интересно. Я жалел только, что не мог видеть все одновременно.

Я почти не глядел на Бренду и Лоуренса. Обеспечение Бренды по завещанию оставалось прежним. Меня главным образом занимали Роджер и Филип, а потом уже Магда и Клеменси.

Поначалу мне казалось, что они все держатся прекрасно.

Губы Филипа были плотно сжаты, красивая голова откинута назад на спинку высокого кресла. Он не произнес ни слова.

Магда, напротив, разразилась потоком слов, как только Гейтскил кончил читать. Ее богатый модуляциями голос захлестнул жалкий тенорок, как захлестывает речушку надвигающийся прилив.

– София, дорогая… это поразительно… И до чего романтично! Кто бы мог подумать, что наш старенький дуся окажется таким коварным и лживым, совсем как малый ребенок. Он что, не доверял нам? Или считал, что мы на него рассердимся? Мне казалось, он никогда особо не выделял Софию. Но если вдуматься, это так драматично.

Магда вдруг легко вскочила на ноги, танцующей походкой подбежала к Софии и отдала ей глубокий поклон:

– Мадам София, твоя несчастная, нищая старуха мать просит у тебя подаяния. – В голосе ее появились просительные просторечные интонации: – Подай грошик, милочка. Твоей маме хочется в кино сходить.

Она протянула Софии руку, как бы для милостыни.

Филип, не двинувшись с места, процедил сквозь сжатые зубы:

– Магда, прошу тебя, прекрати это фиглярство.

– Ну, а как же Роджер? – воскликнула Магда, неожиданно повернувшись к Роджеру. – Бедный наш милый Роджер! Старик собирался прийти ему на помощь и спасти, а тут вот не успел и умер. И теперь Роджер остался ни с чем. Ты слышишь, София? – Она величественно посмотрела на дочь. – Твой долг сделать что-нибудь для Роджера.

– Нет, – раздался голос Клеменси. Она даже выступила вперед. По лицу было видно, что она готова к бою. – Ничего не надо. Решительно ничего, – заявила она.

Роджер вразвалку, как большой добродушный медведь, подошел к Софии и с нежностью заграбастал обе ее руки:

– Девочка моя, мне ничего не нужно, ни единого пенса. Как только мое дело прояснится – или лопнет, что всего верней, – мы с Клеменси уедем в Вест-Индию и там будем вести простую жизнь. А если когда-нибудь я буду сильно нуждаться, я обращусь к главе семьи. – Он широко улыбнулся Софии. – А пока до этого не дошло, я не возьму ни одного пенса. Я ведь на самом деле очень неприхотлив. Не веришь, спроси у Клеменси.

Неожиданно разговор прервала Эдит де Хевиленд.

– Все это очень хорошо, – сказала она. – Но ты должен подумать, как это выглядит со стороны. Если ты обанкротишься, Роджер, и тут же потихоньку уедешь на другой конец света, не дав возможности Софии протянуть тебе руку помощи, представляешь, какие начнутся разговоры. Вряд ли это будет приятно Софии.

– Неужели мы еще должны прислушиваться к общественному мнению? – с презрением бросила Клеменси.

– Для вас это не обязательно, Клеменси, это мы все знаем, – резко отпарировала Эдит де Хевиленд. – Но София живет в этом мире. Она девушка умная, с добрым сердцем, и у меня нет сомнений, что Аристид поступил правильно, сделав ее хранительницей семейного наследства, хотя по английским понятиям может показаться странным, что он обошел двух родных сыновей при их жизни. Но все же нехорошо, если пойдет толк, что София проявила скупость – позволила Роджеру разориться и не предложила ему помощи.

Роджер подошел к тетке и крепко обнял ее:

– Тетя Эдит, вы прелесть… и весьма упорный боец, но вы не даете себе труда понять: мы с Клеменси знаем, чего хотим, и, чего не хотим, тоже знаем.

Клеменси с вызовом смотрела на них – на худых щеках вспыхнули яркие пятна.

– Никто из вас не понимает Роджера, – сказала она. – Никогда никто не понимал. И не поймет. Пойдем, Роджер.

Они вместе вышли из комнаты, когда мистер Гейтскил, откашлявшись, начал собирать свои бумаги. Лицо его выражало глубокое неодобрение разыгравшейся на его глазах сцены. Это было совершенно ясно.