Скрытые картинки - [20]
Мы сидим за столом, Тедди радостно жует свой перец, и тут я вспоминаю про картинку. На ней изображен мужчина, который по лесной чаще тащит за лодыжки женщину, так что ее безжизненное тело волочится по земле. На заднем плане, между деревьями, виднеется тонкий серпик месяца и множество маленьких звездочек.
– Тедди? Это что такое?
Он пожимает плечами.
– Игра.
– Что это за игра такая?
Он впивается зубами в кусок перца и отвечает с набитым ртом:
– Аня разыгрывает историю, а я ее рисую.
– Как в «Пикшинари»?
Тедди фыркает так, что жеваные кусочки перца разлетаются у него изо рта в разные стороны.
– «Пикшинари»? – Он с размаху откидывается на спинку стула и заливается истерическим смехом, и я хватаю бумажное полотенце, чтобы протереть столешницу. – Аня не может играть в «Пикшинари»!
Я мягко уговариваю его успокоиться и выпить воды.
– Давай начнем сначала, – говорю я ему, стараясь придать своему тону небрежность. Не хочу, чтобы Тедди догадался, что я до смерти перепугана. – Объясни мне, как играть в эту игру.
– Я же тебе сказал, Мэллори. Аня разыгрывает историю, а я должен ее нарисовать. Вот и все. Вот и вся игра.
– А что это за мужчина?
– Я не знаю.
– Он сделал с Аней что-то плохое?
– Откуда я знаю! Это не «Пикшинари»! Аня не может играть в настольные игры!
С этими словами он снова откидывается на спинку стула и заливается смехом в той блаженной беззаботной манере, какая свойственна только детям. Смех у него такой веселый и искренний, и я решаю, что мое беспокойство не имеет под собой никаких оснований. Тедди явно ничто не гнетет. Он выглядит абсолютно таким же жизнерадостным, как и любой другой ребенок. Ну придумал он себе странную воображаемую подружку и играет с ней в странные воображаемые игры – и что в этом такого?
Тедди между тем продолжает бурно веселиться. Я встаю и несу рисунок в ящик для документов. Там Каролина держит папку, куда просила меня складывать все рисунки Тедди, чтобы она могла потом отсканировать их и хранить в электронном виде в компьютере.
Но Тедди замечает, что я делаю.
Он прекращает смеяться и качает головой.
– Не надо показывать его маме и папе. Аня говорит, она хочет, чтобы он был у тебя.
Вечером я отправляюсь пешком в большой торговый центр в миле от нас, где есть магазин электроники, и трачу часть своих сбережений на недорогой планшет. К восьми вечера я уже у себя в коттедже. Я запираю дверь, переодеваюсь в пижаму и забираюсь в постель со своей новой игрушкой. На то, чтобы настроить планшет и подсоединиться к Wi-Fi Максвеллов, у меня уходит всего несколько минут.
Поиск по словосочетанию Энни Барретт выдает шестнадцать миллионов результатов: архитектурные бюро, маленькие онлайн-магазинчики, мастер-классы по йоге и десятки страниц в «Фейсбуке», «Инстаграме» и «Твиттере». Я снова запускаю поиск, добавив к имени Энни Барретт сначала запрос «художница», а потом «умерла» и «убита», но ничего полезного не находится. В Интернете нет никаких сведений о ней.
Снаружи прямо над моей головой что-то с размаху шлепается о противомоскитную сетку в окне. Я знаю, что это очередной жирный коричневый мотылек, которыми кишит лес. Их крылья цветом и текстурой напоминают древесную кору – это называется «защитная окраска», – но отсюда, с моей стороны, мне видны только их склизкие членистые подбрюшья, три пары ног и два нервных усика. Я щелкаю по сетке, и они отлетают, но через несколько секунд, покружив неподалеку, возвращаются обратно. Я боюсь, что они найдут какую-нибудь дырочку в сетке и, протиснувшись сквозь нее в комнату, будут роиться вокруг ночника.
Рядом с ночником лежит рисунок, на котором Аню тащат по земле в лес. Наверное, не стоило мне оставлять его у себя. Наверное, надо было отдать его Каролине, как только она переступила через порог. Или вообще скомкать и отправить в мусорку. Мне не дает покоя то, как Тедди нарисовал ее волосы, эти непристойно длинные черные пряди, волочащиеся за телом, словно кишки. На прикроватной тумбочке что-то взвизгивает, я от неожиданности выскакиваю из кровати и лишь потом осознаю, что это всего-навсего мой телефон.
– Куинн! – раздается в трубке голос Рассела. – Я не слишком поздно?
В этом вопросе весь Рассел. Сейчас всего-то восемь сорок пять, но он утверждает, что любой человек, сколько-нибудь серьезно занимающийся спортом, в девять тридцать должен уже лежать в кровати с выключенным светом.
– Нет-нет, все нормально, – говорю я ему. – Что случилось?
– Я звоню по поводу твоего подколенного сухожилия. Ты недавно жаловалась, что потянула его.
– Уже лучше.
– Сколько сегодня пробежала?
– Четыре мили. За тридцать одну минуту.
– Устала?
– Нет, ни капли.
– Ну что, готова идти дальше?
Я не могу заставить себя оторвать взгляд от рисунка, от длинных черных волос, волочащихся за телом женщины.
Какой ребенок будет такое рисовать?
– Куинн?
– Да, я слушаю… простите.
– У тебя все в порядке?
Я слышу над ухом комариный писк и с размаху хлопаю себя по щеке. Потом смотрю на ладонь, надеясь увидеть раздавленное насекомое, но ничего нет.
– Да, все отлично. Просто немножко устала.
– Ты только что сказала, что не устала.
В его голосе прорезаются подозрительные нотки, как будто он внезапно почувствовал какой-то подвох.
