Скрытые долины - [18]

Я, пыхтя, поднялся на пятый этаж и позвонил. Никто не спросил из-за двери «кто там?», не загремели ключи, не приоткрылся глазок… Дверь просто распахнулась — неспешно и бесшумно. Я переступил через порог. В прихожей, лениво облокотясь на этажерку, стояла Татьяна, изрядно помолодевшая и похорошевшая за эти годы. Она молчала и разглядывала меня со спокойным любопытством.

— Что это ты вырядилась так? — спросил я, не поздоровавшись. — Платьице какое-то в цветочек… Как в пятом классе.

— Да, вот, — ответила она тихо. — Вот так мы нынче и ходим. А что, не нравится?

— Приличные дамы халаты в таких случаях одевают, — сказал я строго.

— Так то приличные… — вздохнула она. — То дамы… Ладно, заходи, поговорим. Сто лет не общались.

В квартире у неё к моему удивлению всё дышало чистотой и старомодным, образца 50-х годов, достатком. Какие-то ковры, какие-то люстры… Похоже было на жилище районного завмага времён хрущёвского заката, — странно, что финансовый воротила выбрал для своего жилища такой стиль. Ничто и отдалённо не напоминало нашу вечно-студенческую нору на Приморской. Я внимательно осмотрел хрустальные висюльки, огромный аквариум (неужели у неё хватает терпения ходить за рыбками?), древний заботливо укрытый кружевами чёрно-белый телевизор, и понял, как ошибался в своё время: воображал, что живу с одной женщиной, а она была совсем другая…

— Да что ты смотришь? — сказала она, угадав мои мысли. — Это свекрови квартира, она здесь хозяйничает… Я только так — угол снимаю… Бедная сиротка…

Впрочем, бедная сиротка вполне по-хозяйски прошлёпала по дорогим коврам, с размаху упала задом на старинный диван, а потом и вовсе забралась на него с ногами.

— Садись, — предложила она, похлопывая ладошкой по парчовому (или какому там?) покрывалу. Ладошка была такая знакомая, что у меня закружилась голова. — Значит, посетил родные Палестины? Отца навестить приехал? Мы с ним видимся иногда на улице. Хороший дядька, добрый, — я всегда так говорила. Что мне в тебе нравилось, так это родственники, — то, что мало их: один отец, — и тот дядька замечательный. А теперь вот… Вася умер, а родичи-то его все остались… Через день тут собираются… У тебя дело какое или что?

— Да нет… Посмотреть пришёл… Повидать…

— Навестить безутешную вдову? — она тихо рассмеялась. — Да уж, есть на что посмотреть. Зрелище не для слабонервных…

— Ну, почему же? — говорил я, не отводя глаз от её ног. — Ты очень хорошо выглядишь. Намного лучше, чем тогда… когда…

— Ой, не вспоминай! — она возмущённо махнула рукой. — Этакий кошмар! Когда Васю хоронили, — и то легче было. Всё понятно, всё благопристойно: умер человек. Заболел и умер. Больно, обидно, — но случается такое. А у нас… Мне до сих пор снится, что мы разводимся. Причём — вот ведь, подлость какая: снится, будто нас не хотят развести! То, говорят, документы не те, то закон вышел, запрещающий разводы. Честное слово: раз, примерно, в полгода вижу такое. Просыпаюсь в ужасе.

— А мне вот не снится ничего подобного, — сказал я. — То есть, ты, конечно, снишься, но совсем по-другому. — Я издал деревянный смешок и уточнил: — В эротических снах.

Таня поморщилась и помахала ручкой перед носом, как бы разгоняя нестерпимую вонь.

— Нет, Сергей Владимирович, давай-ка я лучше тебя кофием напою, чем такие разговоры разговаривать, — она недовольно покинула мягкий диван и пошла на кухню.

— Ты извини! — крикнул я ей вслед. — Я же по старой памяти.

— Долгая память — хуже, чем сифилис, — вспомнила она старую нашу кассетку с Гребенщиковым, которую мы крутили одно время без остановки. — Нет, Серый, — она вернулась с полпути, — между прочим, мне очень приятно видеть тебя, я рада, что ты зашёл, но давай скользких тем не касаться. С меня хватит. А я как тебя увидела, — сразу такая ностальгия покатила!.. Универ, факультет, защита диплома, — так мило, так нежно… Но чем всё это потом обернулось, — о ужас, ужас! Я сейчас рада тебе как старому однокурснику, а про остальное лучше умолчать.

Потом мы пили кофе. Было тепло и тихо. Я поставил чашечку на резной стул, а она шлёпнула свою прямо на диван, на парчовое покрывало. «Ничего, всё равно стирка на мне, а не на Марье Павловне!»

— Что это ты про моё роскошное платье сказал? — спросила она сурово. — Как ты выразился? «Детский сад»? А ты знаешь, сколько оно стоит?

— Да нет, хорошее платьице, — пожал я плечами. — Просто ты в нём напоминаешь школьницу на летних каникулах. Между пятым и шестым классом.

— Да ты что! — огорчилась она. — Ты просто меня убиваешь… А я так радовалась, налюбоваться на себя не могла… Видишь, даже дома не могу переодеться: не хочется в халат перелезать. Чувствую себя в нём такой… такой… Ух, какой! А ты пришёл и всё испортил.

— Прости, — сказал я сокрушённо. — Видишь, вечно от меня одни неприятности.

— Да нет, я вправду тебе рада, — грустно сказала она. А то сижу тут, как сова, и на улицу не выглядываю. Как Васю похоронили, так целый год пребываю в каком-то полусне. И родичи меня караулят, — не хотят отдавать на сторону богатую вдову.

— Скучаешь по своему… Василию?

— Да как тебе сказать… — Она принялась рисовать пальчиком узоры на покрывале. — Видишь ли, Вася был идеальным человеком. Я таких не видела, и больше не увижу. Он… я не знаю просто… Образец мужчины. Отцом и мужем мне был одновременно. Я его так любила… ну просто не знаю, как. Как отца и мужа, — и ещё что-то сверх того. А вот он умер… И что же? Как бы тебе объяснить… Ну вот: глупое сравнение, но ты не обращай внимания на глупость, суть всё равно одна, — были у меня, допустим, вкусные конфеты. Я их съела, получила удовольствие, конфеты кончились. Так что же теперь, — ходить и оплакивать их?