Скрябин - [180]

Разговор невольно перешел на прошлое, и увлеченный воспоминаниями Александр Николаевич машинально играл безделушками, стоявшими на столе.

— Саша! Зачем ты их передвигаешь? — вдруг резким тоном осадила его Татьяна Федоровна.

Александр Николаевич также машинально отнял руку.

— Саша, что ты делаешь? Поставь их на место, как они стояли!

Александр Николаевич быстрым взглядом посмотрел на свою строгую менторшу.

— Таточка, ты… — Он не докончил фразы.

— Поди скажи, чтобы дали нам чай. Сделай все так, как я говорила, помнишь? — строго приказала Татьяна Федоровна.

Александр Николаевич встал. Маленькая салфеточка, лежавшая на спинке дивана, где он сидел, пристала к его сюртуку: не заметив этого, он направился к двери. Мы невольно рассмеялись:

— Скрябочка, вы стащили свою собственную салфеточку!

Он хотел снять ее и остановился от грозного окрика Татьяны Федоровны:

— Саша, что это с тобой сегодня?

Александр Николаевич вдруг страшно рассердился, он весь вспыхнул.

— Для чего ты это сегодня всюду этой мещанской дряни навешала? Нельзя свободно сидеть! — с досадой крикнул он, бросая салфетку изнанкой на диван.

— Саша! — Тон голоса Татьяны Федоровны был таков, что грозил перейти в открытую семейную сцену».

Этими окриками и «грозными взглядами» Татьяны Федоровны, брошенными на мужа, полнятся воспоминания Ольги Ивановны. Скрябин в них почти начисто лишен воли. Он — послушная марионетка в руках жены. Лишь изредка он дает свободу своему возмущению, гневаясь, защищая свое «я»:

— Это черт знает что такое! Что у тебя за привычка из всего устраивать ад? Ничем спокойно заняться нельзя! Единственное удовольствие осталось, и ты непременно должна мне его отравить!

Но гневную тираду композитора ядовитая супруга, только что смешавшая рукой его пасьянс, давит другой, беспощадной:

— Ты с ума сошел, Александр! Как ты смеешь со мной так разговаривать?! Ты пользуешься тем, что не один, и позволяешь себе… Но это кончится плохо: я вообще с тобой больше говорить не буду, а буду действовать, как найду нужным!..

Облик Татьяны Федоровны — более чем выразителен. И все же что-то настораживает в воспоминаниях Ольги Ивановны. Она не скупится на черные краски. Эпизоды воссозданы живо, характер сумрачной и вздорной подруги Скрябина очерчен выпукло и ярко. Но все это увидено глазом врага, и острота зрения равна способности схватывать мельчайшие черточки в ненавистном человеке.

Лишь при «несостоявшемся» еще знакомстве Ольга Ивановна находит что-то «положительно» примечательное во внешности Татьяны Федоровны: «Она изменила прическу, и это к ней шло; скромное черное платье с высоким воротом придавало ей какой-то строгий, аскетический вид. Наружность была, во всяком случае, красивая и незаурядная, обращающая на себя внимание…» Но уже при более близкой встрече этот портрет заметно тускнеет: «Татьяна Федоровна показалась мне постаревшей, похудевшей, совсем неинтересной, может быть, это было от соседства с женой Кусевицкого, пышной блондинкой с матово-бледным цветом лица и роскошными пепельно-белокурыми волосами. Не знаю, но вообще она производила впечатление бесцветной, незаметной личности, держалась очень скромно, молчаливо и казалась очень утомленной».

В беглых, как бы на ходу брошенных характеристиках, внешность, а точнее — эмоции и гримасы Татьяны Федоровны изображаются слишком уж однотонно:

— Кислое, недовольное лицо…

— …злое, бледное лицо, ноздри раздувались…

— …лицо ее стало неприятно злое…

Странная «подруга жизни» вечно одергивает Скрябина, увлеченного живым разговором. Он боится ее неудовольствия, в присутствии жены «бросает на нее тревожные взгляды», «притихает» или смотрит в глаза Татьяне Федоровне, чтобы понять: то ли он говорит, туда ли глядит и так далее. Своей обидчивой капризностью спутница жизни композитора воздействует и на общее настроение компаний, потому многие предпочитают видеть Скрябина в одиночестве.

Отрицательных сторон в Татьяне Федоровне множество: отвлекает Скрябина от работы мелкими хозяйственными делами, тратит без счету деньги на туалеты, — и Скрябин вынужден ради заработка давать концерты, носиться с ними по провинции, изматывая себя до изнеможения («все эти выступления в концертах одно мученье для меня и, кроме того, от работы отрывает… надо писать… кончать скорее!., а тут… — он устало провел рукой по лицу…»). Но хуже всего, что Татьяна Федоровна плохо знает творчество мужа, по крайней мере то, что он написал «до нее».

Как непохожа Татьяна Федоровна, увиденная Сабанеевым, на ту, которую столь убийственно изобразила Ольга Ивановна Монигетти! Здесь она — «почти религиозно предана Скрябину: для нее все было в том, чтобы данный человек принимал его музыку, его убеждения и его гениальность». В простой домашней обстановке в ней не было той холодности и чопорности, которые она «надевала» на себя, выходя в люди или в концерты. Леонид Леонидович в доме Скрябина заставал Татьяну Федоровну «совсем простую и приветливую, лишенную тени той трагической официальности, с какой я ее ранее всегда видел, — она была тут преданная подруга человека, в гениальность которого, видимо, глубоко верила…». И с друзьями композитора, если они появлялись во время его отдыха или работы, она вела трогательные разговоры «только о Скрябине». Запомнил Леонид Леонидович и первое исполнение Александром Николаевичем «Прометея» за роялем в кругу близких друзей, когда Татьяна Федоровна «с фигурой и лицом античной Мойры поместилась в изгибе рояля, и лицо ее выражало предвкушаемый восторг».