Скрябин - [161]

И все же «индо-теософское» слышание произведения ведет к невольному его упрощению. Тем более что и названо сочинение было все-таки не «Агни», а «Прометей», то есть в согласии с европейской, а не индийской культурой. Да и «теософское» прочтение этого сочинения могло идти совсем не «по-блаватски».

В 1911 году (какие невероятные мировые энергии «выплеснулись» в земную жизнь в одно и то же время!) в Санкт-Петербурге выйдет еще одна примечательная книга. Она подобна «мостику» между «Тайной доктриной» и «Воображаемой логикой» Васильева. При этом идеи, в ней прозвучавшие, устремлены куда-то в сторону «Мнимостей в геометрии», которым будет суждено появиться на свет в 1922-м. Это «Tertium organum» Петра Демьяновича Успенского. Своеобразный «мистико-математический» труд, который о «не-проявленном» бытии сумел рассказать с геометрической ясностью.

Математика для Успенского — мысленный «телескоп» в «мир возможностей», столь же реальный, как и мир действительный. В основе всех мысленных опытов автора трактата «Tertium organum» лежит идея, что время — есть четвертое измерение нашего мира. Идея не нова. Но Успенский сумел вдохнуть в нее целое мировоззрение.

Улитка не знает наших пространственных измерений. Ее пространство — линия, по которой она ползет. Все, что встречается на пути такого существа «со стороны» — ему не подвластно. Это и есть для улитки время. Животные (лошадь, кошка, собака) видят поверхности, в сущности — двумерный мир. Кошка в одном из «мысленных опытов» Успенского обходит куб. И облик этого геометрического тела меняется: на нее смотрит то грань, то ребро. Неподвижный куб для кошки — существо, которое движется. Человек видит это тело в пространстве, кошка — еще и во времени. Сам человек привык жить в мире трех измерений. Но то время, которое он переживает, наблюдая за какими-то движениями, не есть ли это четвертое измерение пространства, которое пока человеку неподвластно? Успенский не сомневается: «Мы воспринимаем как ощущения и проектируем во внешний мир как явления неподвижные углы и кривые четвертого измерения». А что, если, расширив свое восприятие пространства, человек сумеет «обуздать» время?

Современная логика, через которую мы познаем мир, да и сам человеческий язык связаны с трехмерностью пространства. В четырехмерном мире этим орудием пользоваться уже невозможно. Ведь испытание «расширенным» пространством должно принести — если вспомнить выражение Скрябина о своих гармонических преобразованиях — совершенно «новые ощущения».

«Человек на этой ступени должен испытывать то же самое, что испытывает животное, становясь человеком. На мгновение заглянув в новый мир, оно жизнью опять притягивается обратно. Мир, который оно только на мгновение увидало, кажется сном, мечтой, созданием воображения — но прежний старый мир тоже уже не тот, в нем уже тесно, в нем уже нет места. Оно уже не может жить прежней жизнью, дикой и свободной жизнью зверя. Оно уже знает что-то, слышит какие-то голоса. И в то же время тело держит его. И оно не знает, куда и как оно может уйти от него или от себя.

Человек на границе нового Мира переживает буквально это самое. Он слышал звуки небес, и скучные песни земли больше не задевают, не волнуют его; а если задевают и волнуют, то говорят о небесных звуках, о недостижимом, о неизвестном, о том, что только смутно ощущается, а не может быть названо».

Автор трактата пишет эти слова, будто создает свое толкование мифа о Фамире-кифареде. И они многое могут прояснить в жизни и творчестве Скрябина. И его «томление» в преддверии открытия нового мира, и его «полеты» в этот мир.

Успенский формулирует «законы» логики четырехмерного пространства, которые звучат очень близко к выкладкам Васильева: «А есть и А, и не А» или «Всякая вещь есть Всё». Но он и не пытается что-либо здесь «разрабатывать» и углублять, поскольку логический язык в мире четырех измерений, по его мнению, весьма условен: «В действительности идеи высшей логики в понятиях невыразимы». Человек, переступивший границу четвертого измерения, чувствует то, что в трехмерном мире казалось абсурдом: величина может быть неравна самой себе, часть может быть равна целому или больше его и т. д. Сознание словно переходит в мир бесконечностей, «текучих величин». И здесь человеку по-настоящему помогает не логика, не язык понятий, но интуиция и озарение. Где нет «я» и «не-я», где нет «жизни» и «смерти», нет «разделенности», присущей трехмерному миру, там всё — живое, всё едино, там «всё во всём». Тот мир — «Большое Нечто, обладающее сознанием самого себя», а мы — «лучи этого сознания». Только в трехмерном пространстве мы своей причастности «Большому Нечто» не сознаем. А в пространстве четырех измерений это становится очевидностью. «Тот мир и наш мир не есть два разных мира. — Мир один. — То, что мы называем нашим миром, есть только наше неправильное представление о мире». Этим выводом венчает свои «онтологические» рассуждения П. Д. Успенский. И, развивая уже моральную сторону своих рассуждений, приходит к идее «новой расы», новых сверхлюдей, которые — будь то основатели религий, или пророки, или великие поэты, музыканты, художники — уже давно существуют в человечестве. Они-то и призваны повести всех в новый, «расширенный» мир.