Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - [33]

… За эти часы выяснилось, что фамилию свою Лерик обнародовать не может, секрет, а то узнают — убьют, чего доброго: отец в ЦК работает. «Вон, видишь, под окнами качок плосконосый ходит — охрана, будь она неладна, его тоже на совместимость проверяла — нет, не моей постели посетитель. Живу пока под маминой фамилией — Неделина. Но скоро эта подпольщина закончится, и я из нее вылезу: советской власти вот-вот писец придет…»

— Ты что говоришь, — испугалась Надежда, — что значит «писец»?

— А писец — это то же, что хана — литературный заменитель названия нашего с тобой детородного органа, когда материться неохота, а крепко высказаться надо. Писец Советам скоро придет, как пить дать писец. Во заживем! — Она торжествующе задрала кверху большой пальчик. — Папаня уже пару заводиков купил мне в приданое…

— Как купил?! — Дочь композитора не была готова к подобным откровениям на политико-экономические темы.

— А как покупают? Как все теперь. Как Форд в свое время. Или там Морган-хуерган. Главное — не опоздать…

… За эти часы выяснилось, что год тому назад Лерик благополучно родила, припозднившись с абортом, от отцовского протеже Заботкина Николая Семеновича, обоюдная совместимость с которым оказалась настолько безукоризненной, что у нее и мысли не возникало о его возможном исчезновении в самый, что называется, решающий момент. Вот уж у кого щенячий рост и не для дневных свиданий внешность компенсировались отменной работоспособностью. Но — не судьба, подлецом оказался: как узрел мои двадцать недель — слинял, как и не было. Сейчас вот маленько нервишки поправлю и в Москву, в Москву, в Москву, как говаривали сестренки Прозоровы, на новые поисковые подвиги: девятнадцать уже — не шутка — нужен богатый костыль с дальней перспективой и половыми достоинствами. Вот что, Надюха, — Лерик Неделина фамильярно обняла свою новую подругу, — у меня от путевки три дня осталось. Собирай монатки, билет я тебе через посольство достану, и пусть твой… как его… Баттенбергский… пусть он клизмочку свою теперь соотечественницам вставляет, а то увез русскую красавицу и думает — осчастливил?! — От негодования она раскраснелась и заплакала. — Поедем, Надь — встретишь, русского, а хоть бы и еврея, зато в Москве-е-е, не в этой сраной Болгарии, родишь, вместе встретим, и я рожу, если хочешь… Поедем…

Она громко и безутешно рыдала.

Самое смешное во всей этой истории, что через три дня Надежда Антоновна Твеленева сидела за круглым столом в огромной гостиной на улице Тверская, 18, квартира 6 и рассказывала счастливо хохочущим домочадцам некоторые наиболее безобидные эпизоды своей болгарской эпопеи.

Лерик позвонила на следующей же неделе. Расфуфыренная, в какой-то дикой ажитации она заявилась с высоким недурной наружности импозантным гражданином, отвела подругу в ванную комнату и громко зашептала: «Надюха, приглядись, по-моему, то, что надо — шесть лет до полтинника, не женат, не беден, детей в паспорте нет — проверяла, квартира на Полянке — центр, интеллигент в пятом колене — закончил институт марксизма-ленинизма, сейчас преподает историю искусств, не курит, выпивает умеренно. Упускать — грех, на дороге не валяется». — «А сама что же?» — «Я — пас, мне фамилия его — кость в горле». Дюша удивленно подняла брови, засмеялась: «С ума сошла? При чем здесь это?» — «А при том: его фамилия — Заботкин». — «Однофамилец?» — «Если бы — брат старший, но полная противоположность: антипод». (… Аркадий Семенович Заботкин действительно быстро завоевал симпатии Дюшиных родственников, а старший Твеленев так чуть ли души в нем не начал чаять — Аркашенька да Аркашенька, всем в пример ставил, в отличие от Ксении Никитичны все в зяте принимал-оправдывал, даже долгое непоявление потомства. А уж когда семь с лишним лет спустя после свадьбы его далеко не юная уже доченька наконец-то отяжелела, да еще, как позже выяснилось, внучкой — композитор совсем растаял и перевел ей на книжку бешеное по тем временам количество рублей, умно убереженное им от недавнего дефолта.)

Лерик, в свою очередь, зачастила в дом к своей болгарской подруге и еще через неделю, по ее словам, по уши заинтересовалась ее братом Маратом Антоновичем. Тут уж и папа-заводчик с «цековской» фамилией вступился, и мудрая мама советами не обделила, и благодарная подруга не оставила без помоги: сообща скрутили задержавшегося холостяка и, не откладывая в долгий ящик, родили композитору внука.

… Смерть мамы-Ксеночки надолго выключила Надежду Заботкину из жизни.

В переделкинском саду — она месяц уже, как вернулась из роддома, постепенно приходила в себя: роды случились трудно — к ней подошла средних лет женщина, заглянула в коляску, похвалила младенца.

— Мальчик?

— Девочка.

— Случаем, не Антониной зовут?

— Антониной. — Она пристальней вгляделась в женщину, лицо ее показалось Надежде Антоновне знакомым. — Мы с вами встречались? Вы кто?

— А вы Надежда?

— Кто вы?

— Я письмо вам принесла, — женщина достала из кармана конверт, перевязанный черной ленточкой, — вот, возьмите.

— От кого это?

— А Марат Антонович где, не подскажете?

— В Москве. — Она неуверенно взяла странный конверт. — Спасибо. У меня кошелек в доме, подождите…