Скрипка, деньги и «Титаник» - [32]

– ЗДРАВСТВУЙТЕ, СЭР! – здороваешься ты, пытаясь перекричать музыку. – Я ДЖЕССИКА ХАЙНДМАН. СКРИПАЧКА.

Композитор ошарашенно смотрит на тебя и жестом подзывает зайти за колонки.

– Спасибо, что пришла, – произносит он так мягко, что тебе приходится наклониться к нему, чтобы услышать. – Я очень рад, что ты смогла прийти. Сегодня будет весело. Замечательный будет день!

Ты восторженно киваешь. Круто. Весело. Потрясающе.

И замечаешь, что в глубине шатра стоит флейтистка – миниатюрная женщина чуть старше тридцати с тонкими золотисто-рыжими волосами и маленькими голубыми глазами. Композитор садится на стул, не представив вас. Ты ждешь, пока она заговорит первой, и тем временем достаешь скрипку из футляра и канифолишь смычок. Наконец смущенно улыбаешься и называешь свое имя.

– Ким, – отвечает рыжая и отводит взгляд. Затем она покидает свой пост у микрофона, подходит к Композитору и, поглядывая на тебя, шепчет что-то ему на ухо. Ты переминаешься с ноги на ногу и притворяешься, будто рассматриваешь скрипку. Неужели ты успела что-то сделать не так? Может, они заметили, что у тебя дешевая скрипка? Как-то разглядели, что ты всего лишь бедная студентка, маскирующаяся под профессиональную скрипачку?

– Ты репертуар знаешь? – спрашивает Композитор.

– Да! – отвечаешь ты, надеясь сразить его своим энтузиазмом. – Я много репетировала и почти все выучила наизусть.

– Тогда… знаешь что… в общем, когда начнется фонограмма, ты играй… и продолжай играть, что бы ни случилось.

– Конечно, – улыбаешься ты лучезарно самой услужливой из улыбок. – Я в курсе, как у вас все устроено.

Вы начинаете играть. Ким ведет свою партию безупречно; высокие ноты мелодии, очень похожей на «Титаник», взмывают в небо над зданием Линкольн-центра. Потом ты узнаешь, что музыка на дисках записана именно в исполнении Ким, поэтому тембр ее инструмента и манеру не отличить от фонограммы.

А ты, даже понимая, что никто из зрителей тебя не услышит, хочешь показать Композитору, насколько хорошо умеешь играть его музыку. Когда ту или иную ноту требуется сыграть особенно выразительно, ты акцентируешь ее драматичным вибрато, и нота звучит ярче, пульсирует в ушах. Ты раскачиваешься на волнах крещендо из «Океанского утеса», а в соло из «Птиц восходящей Луны» задействуешь всю длину смычка и картинно взмахиваешь им в начале каждой музыкальной фразы.

Через два часа вы с Ким делаете десятиминутный перерыв. Композитор подходит поговорить. Манерой держаться он напоминает котенка. В его бегающих глазах ты замечаешь одновременно испуг и уверенность.

– Э-э-э… Мелисса? – говорит он.

– Джессика, – поправляешь ты.

– Да. Ты отлично выступила. Молодец, – он почти шепчет и смотрит куда-то поверх твоей головы. – Все очень хорошо, но… но… не забывай, пожалуйста, что нужно играть очень тихо. Ты можешь играть тихо?

– Да, – отвечаешь ты тоже почти шепотом.

Ты помещаешь на подставку скрипки маленькую черную резиновую заглушку и следующие два часа играешь так тихо, что почти не слышишь сама себя. Ты не пропускаешь ни одной ноты, но касаешься струн буквально одним волосом смычка – так что получается не звук, а вздох. И в очередной перерыв Композитор уже хвалит тебя.

– Ты прекрасно выступила, – говорит он и добавляет: – Одна просьба: можешь побольше улыбаться?

– Без проблем, – отвечаешь ты и понимаешь, что сказала это без улыбки. Ты поспешно улыбаешься (за годы «жизни в теле» ты научилась делать это по команде), и Композитор улыбается в ответ. После этого ты играешь еще два часа подряд.

Послеполуденное солнце палит нещадно, и в шатре становится жарко. Прохладным сентябрьским утром шерстяная юбка казалась подходящей одеждой, но сейчас ты вспотела в ней, и шерсть неприятно колется. На шестом часу выступления под фонограмму тебе становится тяжело физически. В старших классах перед региональными мероприятиями ты иногда репетировала с оркестром по восемь часов, но в зале всегда был кондиционер, вы сидели на стульях и перерывы делали гораздо чаще: дирижер репетировал с разными секциями по очереди. Ты никогда не играла без остановки на жаре, будто музыкальный автомат. Пот катится по спине, в горле пересохло, бейгл, съеденный во время перерыва, лежит в желудке мокрым цементом. Ты переносишь вес с ноги на ногу: новые туфли натерли ноги до кровавых волдырей. Ты проклинаешь себя за то, что первые несколько часов работала с такой отдачей. Одна за другой мышцы начинают бунтовать: первыми отказывают плечи, затем спина. К концу шестого часа нестерпимо горят подбородок, шея, руки, запястья и кисти, пылают нервные окончания на кончиках пальцев. К восьмому часу ты горбишься перед микрофоном, как столетняя старуха; руки еле шевелятся.

Чтобы хоть немного отвлечься от невыносимой боли и усталости, ты наблюдаешь за тем, как Композитор общается с покупателями. В отличие от посетителей ярмарки в Нью-Гэмпшире и торгового центра в Массачусетсе, большинство из них, за очень редким исключением, ничего не слышали о нем и его музыке. Ньюйоркцы вальяжно прохаживаются мимо прилавка в своих выходных мокасинах, попивая из стаканчиков с эмблемой «Старбакса».