Скованный ночью - [15]

Комплекция парня напоминала куб из старых автомобилей, сплющенных прессом, глаза были яркими, но без глубины, покрытое желваками лицо покраснело от гнева, а в застывшей на нем улыбке не было и намека на юмор. Казалось, он родился, вырос и учился только для одной цели: чтобы забить меня насмерть.

Этот человек мне не нравился.

Но я не хотел убивать его. Я уже говорил, что не мастер по части убийств. Я увлекаюсь виндсерфингом, читаю стихи, немного пишу сам и считаю себя кем-то вроде человека эпохи Возрождения. Мы, люди Возрождения, не склонны считать кровопролитие лучшим и самым легким решением проблемы. Мы думаем. Размышляем. Раскидываем мозгами. Оцениваем возможный эффект и анализируем сложные моральные последствия наших поступков, предпочитая действовать не насилием, а убеждением, и надеемся на то, что любое противостояние может закончиться пожатием рук и уверениями во взаимном уважении, если не объятиями и приглашением на обед.

Он снова занес палку.

Я сделал нырок и отскочил в сторону.

Дубинка ударилась о стену с такой силой, что мне послышался глухой треск дерева, и выпала из онемевших пальцев моего врага, заставив того грубо выругаться.

Все-таки жаль, что это была не водопроводная труба. Тогда отдача выбила бы ему несколько молочно-белых младенческих зубов, заставила заплакать и позвать маму.

— Ну все, хватит, — сказал я.

Он сделал непристойный жест, опустил сильные руки, поднял с пола дубинку и снова шагнул ко мне.

Похоже, он нисколько не боялся моего пистолета. Наверно, мое нежелание стрелять убедило его, что духу у меня хватит максимум на предупредительный выстрел в воздух. Он не производил впечатления разумной личности, а глупые люди часто слишком уверены в себе.

Язык его тела, хитрое выражение глаз и внезапная ухмылка сказали мне, что сейчас он попытается применить хитрость. Это будет ложный замах. Когда я среагирую на него, малый ткнет меня дубиной в грудь, надеясь сбить с ног, а затем размозжить голову.

Как ни нравилось мне считать себя человеком эпохи Возрождения, было видно, что убеждение здесь не поможет, а становиться мертвым человеком Возрождения мне почему-то не хотелось. Поэтому я не стал ожидать ложного замаха и разбираться в новой тактике своего противника, а попросил прощения у поэтов, дипломатов и джентльменов всех времен и народов и нажал на спусковой крючок.

Я надеялся ранить его в плечо или в руку, хотя подозревал, что рассчитать такой выстрел можно только в кино. В реальной жизни играют свою роль страх, неточность движений и судьба. Чаще всего, несмотря на благие намерения, пуля вышибает из человека мозги или вонзается в грудь, попадая в самое сердце… если не убивает добрую бабушку, пекущую оладьи в шести кварталах отсюда.

На этот раз я, хотя не собирался давать предупредительный выстрел, не попал ни в плечо, ни в руку, ни в голову, ни в сердце. Вообще ни во что кровоточащее. Страх, неточность движений, судьба. Пуля врезалась в дубинку, и в лицо моего врага полетели щепки и осколки дерева.

Внезапно убедившись в собственной смертности и опасности поединка с лучше вооруженным противником, подонок швырнул в меня свою самодельную дубинку, повернулся и побежал к нише лифта.

Я видел момент броска, но, видно, к тому времени мой Большой Мешок Правильных Движений совершенно опустел. Вместо того чтобы уклониться от летящей дубинки, я рванулся ей навстречу, получил удар в грудь и упал.

Сознания я не потерял, но, когда мне удалось подняться, парень уже был в конце коридора. Ноги у меня были длиннее, однако я понимал, что догнать его будет нелегко.

Если вы считаете, что можете выстрелить человеку в спину, я вам не компания, независимо от обстоятельств. Мой соперник благополучно свернул за угол ниши и включил собственный фонарик.

Хотя мне хотелось раздавить эту гадину, найти Джимми Уинга было намного важнее. Мальчика могли ранить и оставить умирать.

Кроме того, наверху лестницы похитителя ждал зубастый сюрприз. Орсон не позволит малому вылезти из шахты.

Я поднял фонарик и быстро пошел к третьей двери. Она была приоткрыта, и я распахнул ее настежь.

Из трех обследованных мною помещений это было самым маленьким. Оно не составляло и половины двух первых, так что луч достигал стен. Джимми тут не было.

Единственным интересным предметом здесь была скомканная желтая тряпка, лежавшая метрах в трех от порога. Я едва обратил на нее внимание, торопясь к следующей двери, но все же вошел внутрь и той же рукой, в которой держал пистолет, подобрал половик.

Это был вовсе не половик, а пижамная куртка из тонкого хлопка. Надевающаяся через голову. Как раз того размера, который впору пятилетнему мальчику. На груди красовалась надпись, сделанная красными и черными буквами: «РЫЦАРЬ ДЖЕДИ».

От внезапного предчувствия у меня пересохло во рту.

Когда мы с Орсоном уходили из дома Лилли Уинг, я скрепя сердце думал, что мальчика уже не спасти. И все же вопреки всему продолжал надеяться. Находясь между жизнью и смертью, особенно здесь, в Мунлайт-Бее, ожидающем конца света, мы нуждаемся в надежде так же, как в еде, питье, любви и дружбе. Однако весь фокус состоит в том, что надежда — вещь зыбкая, что это не железобетонный мост через пропасть, отделяющую данный момент от светлого будущего. Надежда — это всего лишь дрожащие бусинки росы, висящие на паутинке, и ее одной недостаточно, чтобы долго выдерживать страшный вес страдающего разума и измученной души. Я любил Лилли много лет — сейчас как друга, а прежде намного сильнее, чем любят самых близких друзей, — и хотел избавить ее от худшего из зол: потери ребенка. Хотел этого сильнее, чем думал сам, и бежал по мосту надежды, по высокой изогнутой радуге, которая сейчас бесследно рассосалась в воздухе, оставив подо мной пропасть.