Скотский уголок - [4]

Как показали дальнейшие события, путь к Восстанию оказался более коротким и легким, чем ожидалось. Мистер Джонс, всегда управлявший хозяйством жесткой, но уверенной рукой, в последнее время совсем запустил дела. После того как он проиграл тяжбу, влетевшую ему в копеечку, он пал духом и стал все чаще ударять по пиву. Часами просиживал он на кухне в своем виндзорском кресле, читая газеты и отхлебывая из кружки; иногда он размачивал в пиве корки хлеба и угощал Моисея. Его работники обленились и заплутовались, поля заросли бурьяном, кровли многих построек прохудились, живые изгороди потеряли всякий вид, скотина поголадывала.

На дворе уже стоял июнь, подошла пора заготовлять сено. Накануне Иванова дня, в субботу, Джонс отправился в Уиллингдон и так назюзюкался в кабачке «Рыжий лев», что обратно прибыл только к полудню следующего дня. Его работнички с утра пораньше подоили коров, а остаток дня посвятили охоте на диких кроликов, так что скотина осталась некормленной. Вернувшись, Джонс прилег на диванчике в гостиной с намерением почитать «Новости дня» и, прикрыв лицо газеткой, моментально отключился, даже не вспомнив о несчастной животине. В конце концов голод взял свое. Какая-то буренка рогами вышибла хлипкую дверцу, и все узники, томившиеся в своих загонах, стали рваться на волю. Тут-то Джонс и продрал глаза. Он и четверо его работников ворвались в хлев, раздавая удары кнутом направо и налево. Голодные животные уже просто озверели. Вся эта неуправляемая стихия обрушилась на тиранов. В ход пошли рога и копыта. Люди были застигнуты врасплох. Этот решительный отпор со стороны тех, кто всегда помалкивал, кто безропотно сносил побои и унижения, нагнал на них даже не страх — ужас. Они позорно оставили поле боя и быстрым аллюром понеслись по гужевой дороге, что выводила на большак. А за ними победоносно катил ревущий вал.

Из окна спальни выглянула миссис Джонс, мгновенно оценила обстановку и, побросав в саквояж кой-какое добро, улизнула с черного хода. Моисей снялся со своего шестка и с заполошным криком маханул за хозяйкой. А Джонс и его люди уже пылили по большаку. С лязгом захлопнулись железные ворота. Это означало, что восставшие — подумать только! — одержали верх: Джонс изгнан, ферма принадлежит им.

Животные не сразу поверили в такую неслыханную удачу. Всем стадом они обежали свои владения, точно желая удостовериться, что на ферме не пахнет человечьим духом. Потом они устремились к хозяйственным постройкам, чтобы уничтожить все следы ненавистного правления. В дальнем конце конюшни они взломали дверь, за которой были сложены удила и другая упряжь, железные кольца, что продеваются в ноздри, и чудовищные ножи, которыми Джонс кастрировал свиней и овец. Все полетело в колодец. Во дворе был разложен костер, и вместе с кучей мусора в нем исчезли вожжи и недоуздки, наглазники и позорные торбы для овса. И, разумеется, кнуты. Когда их охватило пламя, животные на радостях устроили настоящую парнокопытную чечетку. Цицерон также бросил в костер разноцветные ленты, какие обычно вплетают в лошадиные гривы и хвосты по случаю ярмарки.

— Ленты, — сказал он, — это та же одежда, а она одеждествляется с человеком. Животные должны ходить голыми.

Услышав это, Работяга принес соломенную шляпу, которую он натягивал на уши как средство от мух, и тоже предал ее огню.

В два счета животные уничтожили все, что напоминало им о мистере Джонсе. После этого Наполеон привел их в амбар и выдал каждому по двойной мере овса, а собакам — по две лепешки. Затем они спели «Скот домашний, скот бесправный» семь раз кряду и только тогда угомонились. Никогда еще их сон не был таким счастливым. Проснулись они, как всегда, с рассветом и, осознав всю грандиозность случившегося, гурьбой повалили на свежий воздух. Сразу за пастбищем возвышался холм, с которого открывался вид на ферму. С вершины этого холма животные окинули взглядом окрестности, лежавшие как на ладони в лучах утреннего солнца. Все это принадлежало им, им одним! Они носились кругами в каком-то безумии, выкидывали немыслимые коленца. Они катались по росе, набивая рот сладкой сочной травой, выбивали копытами комья чернозема, упиваясь дурманящим запахом. Потом был сделан инспекционный осмотр сенокоса, фруктового сада, пруда, рощицы, пашни. Осмотр проходил в благоговейной тишине — животные словно впервые все это видели и никак не могли поверить, что это их собственность.

И вот они остановились в молчании перед господским домом. Он теперь тоже принадлежал им, но животный страх мешал им переступить порог. Наконец Цицерон с Наполеоном толкнули плечом дверь, и живая цепочка боязливо потянулась в дом. Осторожно, на цыпочках, чтобы, чего доброго, не попортить обстановку, все переходили из комнаты в комнату, тихо ахая при виде такого роскошества: кровати с пуховыми перинами, зеркала, кушетка с торчащим из прорех конским волосом, ворсистый ковер, литография (с изображением королевы Виктории) над камином. Когда визит подошел к концу и все уже спускались по лестнице, вдруг кто-то хватился Молли. Ее нашли в женской спальне. С блаженно-глуповатым выражением на морде она примеряла перед зеркалом голубую ленту, найденную в туалетном столике миссис Джонс. Высказав Молли все, что они о ней думают, животные покинули апартаменты. Из кухни были вынесены висевшие там окорока (позже преданные земле), а в кухне копытом Работяги была разнесена в щепы бочка пива; больше ничего не тронули. Открытым голосованием на месте было вынесено решение сохранить дом как исторический памятник. Так же единогласно постановили, что ни одно животное не опустится до того, чтобы жить в доме.