Скошенное поле - [30]

Шрифт
Интервал

.

Мальчиков обступал лес. Они взялись за руки. Было только слышно, но не видно, как внизу, на деревне, отворялись в домах двери. Иногда доносился крик, раздавалось два-три выстрела, потом все смолкало. Ненада обуял страх.

— Почему мы не бежим? И я боюсь болгар. Где твой дед?

Внизу послышались голоса. По дорожке какие-то люди поднимались на холм. Внезапно они вынырнули из темноты на открытое место перед домом. Их было пятеро или шестеро. Собака залаяла. Блеснуло пламя, по долине прокатился сухой выстрел, и вой собаки прекратился, водворилась тишина. Один солдат стал стучать прикладом в дверь. Ве́лика тут же открыла. Солдат осветил ее электрическим фонариком и шагнул в дом. Внутри сразу стало светло. Другие солдаты бродили по двору. Из дома доносились приглушенные крики. Два солдата заглянули в дверь: их осветило красным светом; они смеялись. Один из них прислонил винтовку к двери, снял ранец и вошел. Смех не прекращался. Подошли и остальные. Первый вышел из дома в расстегнутой шинели. Расставил ноги и стал мочиться у стены. Солдаты подзадоривали и подталкивали друг друга; как только один выходил помочиться, входил следующий. Чутьем Ненад понимал, что там внизу, в доме, совершается что-то гнусное и постыдное. Почему Ве́лика не зовет на помощь? Почему не вырывается? Может быть, она молчит, чтобы дать им возможность убежать? Он хотел спросить Стояна, но увидел, что тот, прислонившись к дереву, плачет.

Из дома донесся крик, потом еще и вдруг оборвался. Перед домом солдаты надели ранцы, собрали винтовки и отошли. Последний солдат выскочил с ножом в руке. Дверь осталась открытой. Вскоре из темного пролета вырвался густой белый дым. Задымилась крыша и сразу вспыхнула ярким пламенем. Озаренные пожаром мальчики, словно обезумев, бросились бежать.

Стоян уверенно вел вперед. Они миновали лесок, вышли в долину, поросшую густым кустарником, перешли вброд ручей, пересекли вспаханное поле и вступили в заповедник. Пройдя через него, вышли на неровную горную дорогу; и потому только, что она становилась все белее, поняли, что светает. Дорога была пустынна; согнувшись, они перебежали через нее и скрылись в кустарнике. В селе все еще изредка раздавались выстрелы. Небо быстро светлело, затягиваясь белесой пеленой испарений; птицы в низком кустарнике робко принялись за свое щебетание.

Они все время спускались под гору. Ненад шел за Стояном, шатаясь, как в бреду; лицо его было исцарапано ветками, руки посинели. Порой ему казалось, что не сам он идет, а земля уходит у него из-под ног; то одно, то другое дерево оборачивалось, качаясь, надвигалось на него. Несколько раз он падал и уже теперь не соображал, в каком направлении они идут, вниз ли, вверх ли, и сколько это длится.

Лес внезапно кончился. Ровная опушка тянулась вдоль железнодорожного полотна, видневшегося шагах в сорока. По шпалам шли три вооруженных солдата. Длинные серо-зеленые шинели, круглые фуражки с козырьком. Болгары. Мальчики залегли и, стуча зубами, проводили их взглядом. Рассвет после ясной ночи был серый и холодный. Они доползли до линии, пролезли по трубе для стока воды на ту сторону и все так же ползком добрались до редкой неубранной кукурузы, шуршавшей в безветрии. Боясь, как бы их не заметили солдаты, они еще некоторое время ползли. Наконец Ненад сел.

— Не могу больше. — Глаза его были полны слез.

Стоян поднял его.

— Еще немного. Держись за меня.

Скоро они вышли из кукурузы, перед ними бурлила узкая, но быстрая в этом месте, вздувшаяся Морава. Стоян повернул направо, и вскоре по густому ивняку они выбрались на плотину запруды.

— Залезем лучше в ивняк и переждем. Может быть, они уже и на мельнице.

Ненад согласился. Они далеко обошли плотину и очутились на пригорке против мельницы. Мельница не работала и хранила безмолвие, только вода, просачиваясь кое-где, билась о закрытую мельничную плотину. Мальчики подошли поближе.

— Смотри… — У Ненада сорвался голос; дрожа всем телом, огромными от испуга глазами он глядел на мельницу: в пролете выломанной двери висел человек; веревка была так коротка, что темя почти касалось притолоки.

Стоян пристально вгляделся. Лица повешенного не было видно, но по фигуре и одежде было ясно, что человек молодой.

— Это не дедушка.

Ненад почувствовал невольное облегчение. Они вернулись в ивняк.

— Теперь что делать?

— Не знаю.

Ивняк был редкий. Быстро светало. Яркое пламя зари уже охватило часть неба. На фоне еще темных горных склонов поблескивала, переливаясь, Морава.

— Нас могут увидеть. Вставай.

Но Ненад не двигался: он спал. Стоян дал ему немножко поспать, потом разбудил. Ненад, хоть и не проснулся как следует, послушно последовал за ним. На берегу было много ложбин. Стоян выбрал одну, сплошь заросшую кустарником, метрах в ста от воды, как раз напротив того места, где подходили к мельнице. Тут не было ни тропинок, ни спуска. Скатившись в яму, они упали в кусты ежевики. Кое-как высвободились, все исцарапанные, и улеглись в кучу сухих листьев возле гнилого ствола ивы. Укрывшись листьями, прижавшись друг к другу, они сразу заснули.

Первым проснулся Стоян. Солнце поднялось уже высоко. Он был голоден. Разбудил Ненада, который долго не мог понять, где он находится.


Рекомендуем почитать
Тевье-молочник. Повести и рассказы

В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.


Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.


Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Дурная кровь

 Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейший представитель критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В романе «Дурная кровь», воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, автор осуждает нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Императорское королевство

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Пауки

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.