Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года - [56]

— Нынешняя страсть к старине меня просто пугает. То шарахались от нее, то так полюбили, так полюбили… — Виртанен грустно усмехнулась. — Из крайности бросаемся в крайность. Не знаю, почему это так свойственно многим из нас.

Узкая, усаженная тополями и кипарисами улица словно отгородилась от людей высокими беспросветными заборами. Любе все время казалось, что они с Николаевым одни на этом пути. Только разок проехал старый тарахтящий «Запорожец», потом долго за ним клубилась пыль, смешанная с морским песком, нанесенным подошвами курортников. И вдруг — море людей. Крики, шум, гам Рыночная площадь.

Николаев внимательно наблюдал за своей спутницей. Она явно почувствовала себя потерянной на южном открытом всем дорогам, всем путям базаре. Помидоры, гладиолусы, мушмула, черешня, слива, груша-бессемянка, абрикосы… — и всего много, всего навалом. Виртанен подняла руку к нагрудному карману, запустила в него длинные пальцы и достала синюю пятерку.

— Извините, — сказала она Николаеву. — Мне бы хотелось купить что-то себе на ужин.

Он задержал ее.

— Сделать салат в гостинице вам все равно не удастся. У вас нет лука, масла, соли, перца. И в гостинице даже хлеба не дадут, отправят в ресторан, там тоже не дадут, скажут: присаживайтесь… Вы голодны?

Она пожала плечами:

— Да, действительно, что толку, если я куплю помидоры. Мне и положить их некуда. И сыта я. Ничего. Просто… Это изобилие… Кого угодно введет в соблазн. Где ваш караван-сарай? Где храм?

— Налево… — скомандовал Николаев, стараясь подвести Виртанен как можно ближе к цветочному ряду.

И вот Николаев наконец увидел то, что стремился увидеть — настоящие, коллекционные, нет, не розы, розы есть везде, а вот тюльпаны такой редкой окраски, с такой редкой формой бутонов бывают только здесь. Дерут за них немилосердно, но если они единственные, возможно, во всем мире? Он приостановился и, не выпуская ее руки, через чьи-то берущие и дающие ладони, через чьи-то активные локти бросил в корзину с тюльпанами четвертной.

— Таких и в Голландии нет, — сказал Николаев, протягивая букет своей спутнице. — Уникальные, скрещенные из наших степных с чем-то заморским. «Азов» — может быть, слыхали?

— У нас бывают выставки цветов, — очарованно сказала Любовь Карловна. — Но… Нет… Никогда… Их страшно держать в руках — отнимут, — ее смех зазвучал радостно.

— Ну, а теперь к храму.

Трудно сказать, зачем Петр Великий велел заложить и освятить церковь господню в неосвоенной земле, но отдаленнейшие потомки тех стрельцов, что триста лет назад шли в первый и второй азовские походы, точно знали, что следует делать с ней — в церкви помещалась рыночная контора. Тут выдавали халаты, весы, здесь трудилась базарная санэпидеминспекция, тут заседала и дирекция рынка.

Он снова взял Виртанен под руку и повел ее через рынок. В этом углу было не так шумно и многолюдно. Задумчиво сидели рядом со своими медными кувшинами чернокожие от загара и глубоких морщин горцы-чеканщики, мастерицы лениво раскатывали большие и маленькие ковры. Из горы джинсов высовывалась коротко остриженная голова молодого человека. Он приветливо кивнул Николаеву. Тот подмигнул ему и шутливо спросил:

— Ну, что, Сержик, кайф ловишь? Хорошо идет торговлишка?

— Купите даме джинсы, Феликс Николаевич…

Николаев только махнул парню рукой, по-доброму смеясь.

— Это наши индивидуалы. Народные промыслы идут хорошо, особенно в сезон, летом, а доморощенные «кардены» прогорают. Народ избалованный, ему настоящего Кардена подавай…

— Надеюсь, ваш знакомый не только шьет джинсы? — спросила Виртанен.

— Разумеется. Он инженер из Инскстали.

Они подошли к величественному зданию, которое казалось киношной декорацией.

— А вот и наш караван-сарай, — пояснил Николаев. — Здесь обосновалась кооперативная чайхана. Караимская, половецкая или черт знает какая кухня, я в этом плохо понимаю. Но готовят очень вкусно. И хозяин мой добрый друг.

— Хозяин? Именно хозяин?

Он почувствовал подвох в ее вопросе.

— А разве у вас нет кооператоров?

— Народ наш северный, медлительный… У нас даже самогонку не гонят. Со времен Петра к «монопольке» привыкли. Вы что, хотите меня туда пригласить? А как же мне в ресторан — и в мундире?

— Не волнуйтесь. Сейчас там никого нет. И вообще мало кто ходит. Экзотика стоит дорого. И уверяю вас, нас усадят так, чтобы никто, даже мышки из погреба, нас не увидели. Уж если чья репутация зашатается, то моя. Вы уедете, я останусь, и Инск долго будет помнить, как я сидел в караван-сарае с красавицей.

Виртанен сделала неуверенный шаг к воротам древнего пристанища паломников в Мекку.

…Было уже поздно. Он читал ей стихи Гумилева и Блока, совершенно забыв, что нужно расспросить о пистолете, о допросах. Допросы, пистолет, рация — все это казалось ерундой. В одном Наталья несомненно права: он встретил редкую женщину. Как она говорит, что она говорит, как держится, сколько в ней искренности…

— Меня же в гостиницу не пустят! — вдруг спохватилась Виртанен.

И они бросились ловить такси. Прощаясь у гостиницы, Николаев сказал:

— Хороший вышел вечер, правда, Любовь Карловна?

— Правда, — ответила она. — Никак не ожидала.