Скорость освобождения: киберкультура на рубеже веков - [129]

Мы, конечно, не в силах ничего сделать, но можем поразмыслить над ужасающим наблюдением Бодрийяра: утрата чувств и эмоций в таком мире «открывает двери для всех наших самых реальных и самых сильных наслаждений — боли и увечий, секса как идеального поля деятельности — (…) для всех баз наших с вами извращений».^{728} Верная своей фамилии (brand, англ. «головня», «раскаленный кусок железа», «уголья»), бесстрастная, бесчувственная Ники Брэнд получает садомазахистское удовольствие от того, что прижигает свою голую кожу горящей сигаретой. «Мы живем в перенасыщенное стимуляторами время»,— считает она, и в этом она напоминает героя «Автокатастрофы», доверительно сообщающего, что автокатастрофа была «единственным реальным переживанием, которое он когда-либо испытал» («Впервые я находился в физической конфронтации со своим собственным телом»). Ники убивает безостановочная шоковая теропия постмодернистской культуры, создающая все новые и новые слои электронного посредничества между ее «я» и ее телесными ощущениями.^{729} Лишь острая боль была способна вернуть ее в собственное физическое тело; клетка за клеткой она обретала новую, телевизионную плоть (подобно всем нам) в киберкультуре.

Если техника превращает кроненберговских персонажей в дегуманизированные автоматы или, что еще хуже, в нечеловеческих мутантов, герои Брюса Стерлинга используют ее для планирования своей собственной, постчеловеческой эволюции. В сборнике рассказов «Кристальный экспресс» и романе «Схизматрица» Стерлинг описывает «постчеловеческую солнечную систему», в которой шейперы (генные инженеры, «взявшие под контроль свою собственную генетику») и механисты (киборгеры, «заменившие плоть продвинутыми протезами») ведут борьбу за будущий облик человека.^{730} «Острое восприятие шейперов, вооруженных арсеналом растягивающих мозг биохимических препаратов» противостоит «передовой кибернетике механистов и неумолимой логике их искусственных разумов».^{731} Принимая исходную предпосылку Стеларка («раз техника дает каждому человеку потенциал для индивидуального прогресса, связи между видами более не играют роли»), Стерлинг допускает, что конфликт между шейперами и механистами может остаться в прошлом:

«Старые категории — все эти шейперы, механисты — сильно обветшали. Жизнь развивается через образование подвидов. — Он улыбнулся. — Потомков. Такое случалось в свое время с прочими успешно развившимися животными, а теперь настала очередь человечества. Группировки до сих пор борются друг с другом, однако упомянутые категории уже отжили свое. И ни одна из этих группировок не может более утверждать, что именно ее путь предпочтителен для человечества. Человечества больше нет».^{732}

Четкая, бинарная оппозиция механисты-шейперы разродилась хаотической теорией нелинейной эволюции: среди многочисленных вариаций постчеловеческой темы имеются затянутые в черную броню борги из четвертой главы романа и разновидность «подводного постчеловека» — Ангела: «Кожа его была гладкой, глянцевито-черной. Ног и тазового пояса не было вовсе: спинной хребет заканчивался длинным мускулистым хвостовым плавником. От шеи тянулись ярко-алые жабры. Распахнутая черная грудная клетка демонстрировала белые крылоподобные сети, укомплектованные бактериями-симбионтами. (…) Громадные глаза, лишенные век, определили форму перестроенного черепа».^{733}

«Схизматрица» заканчивается тем, что подвиды совершают «пригожинский скачок на пятый, высший уровень сложности», названный так в честь физика Ильи Пригожина. Согласно теории Пригожина, порядок спонтанно возникает из хаоса, когда «динамические системы» слишком сильно удаляются от энтропийных точек равновесия, приближаясь к критическим «точкам бифуркации» (от латинского bifurcus — двузубый, раздвоенный), так называемым «сингулярностям» (примером таких сингулярностей служат аттракторы). В «Схизматрице» Стерлинг подводит под гипотезу Пригожина все человечество, рассматривая его как «динамическую систему», двигающуюся от пригожинской «точки равновесия» к постчеловеческим подвидам, достигшим мистической «сингулярности» — некой «окончательной трансцендентности» сродни кульминационному апофеозу космонавта из «Космической Одиссеи 2001» Стэнли Кубрика в виде «Младенца-звезды». Этот пятый уровень «так же далек от жизни, как жизнь от инертной материи»,— поясняет загадочное Присутствие в конце романа. — Это — Божественная Сущность. Или же нечто настолько похожее, что нам с тобой разницы не просечь».^{734} Постчеловеческий герой Стерлинга Абеляр Линдслей преобразуется в нечто совершенно невыразимое словами («серебрянную волну, плавящий жар, освобождение»), оставляя позади свое тело: «Пустой череп, венчающий лесенку позвонков, ухмыляясь, провалился в ворот пальто».^{735}

Вернор Виндж, математик и автор научно-фантастических произведений, убеждён, что нечто вроде «окончательной трансцендентности» Стерлинга произойдёт совсем скоро. Изобразив в своей новелле 1981 года «Истинные имена» киберпространство в техно-мистических терминах, Виндж верит в то, что технологическая сингулярность нависла над самым ближайшим будущим человечества. По его убеждению она наступит в результате «неизбежного создания посредством технологий сущностей с более чем человеческим интеллектом»: чувствующих и сверхразумных компьютеров; генетически изменённых сверхмозгов; настолько плотных интерфейсов человек-компьютер, что их пользователи будут практически неотделимы от умных машин, к которым они подсоединены; электронных сетей, которые вдруг станут осознавать себя, подобно «Скайнет».