Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти - [44]

Я получила комиссионную экспертизу, где было написано, что к асфиксии относится комплекс повреждений в области шеи, предполагаемое закрытие носа и рта вообще нечто недоказуемое, а переломы ребер сами по себе к смерти отношения не имеют. Комиссия удачно разделила все отягощающие друг друга звенья одного патогенетического процесса и оценила тяжесть причиненного вреда здоровью (наверняка все слышали выражения про тяжкие телесные): шея – тяжкий вред здоровью, одна квалификация, одна уголовная статья, ребра – средний вред, другая квалификация и статья УК. И не менее удачно нашелся подозреваемый именно для среднего вреда и «легкой» статьи, а вот за убийство так никто и не ответил, подозреваемого не было с самого начала, потом уголовное дело, разумеется, сдохло. Выводы комиссии меня удивили, я пыталась найти единственный верный ответ – тогда мне казалось, что в судебке только так и есть, – установить истину и попутно решить, совсем ли я безнадежна как эксперт. Гадкий вариант банального сговора и заказа от следствия в голову не приходил.

Для закрепления эффекта, чтобы суд окончательно принял во внимание выводы комиссионной экспертизы (а суд может принимать из нескольких экспертиз по делу, если назначались комиссионки, или повторные, или дополнительные, любую понравившуюся), следователь вызвал меня на допрос, да не простой, а с участием одного из членов комиссии. Обычно следователи приезжают к нам, допрашивают, составляют протокол, а в тот раз поехала я, глубоко беременная, с восьмимесячным животом наперевес, – психологический ход, элемент запугивания. В моем заключении всплыл один спорный момент, раны на шее от янтарных бус. Мелочь, но мелочь сложного генеза. Я оценила и отразила в выводах только один компонент из механизма их образования – ушибленный, а механизм образования этих ран, мелких, неглубоких, ничего не значащих самих по себе без факта сдавления шеи, имел еще резаный, колющий компонент, ведь у бусин заостренные грани. Можно считать мелочью, никак не меняющей сути экспертизы и причины смерти Н., и это правда так. Можно позорить эксперта: эксперт должен был расписать все нюансы – и этим увлеченно занимался на допросе эксперт из отдела комиссионных экспертиз. Следователь, процессуальное лицо, выступал в роли молчаливого стенографиста, не умеющего даже сформулировать вопросы. В общем, полчаса позора, и меня отпустили.

Шеф, естественно, спросил меня потом, как все прошло. Я рассказала с подробностями, но без оценок. Он не проявил никакого участия, никакой реакции, но на ближайшем общем собрании отдела комиссионных экспертиз разнес допрашивавшего меня эксперта, а потом и на следователя нажаловался, рассказав про все допущенные процессуальные нарушения. Короче, «слуга царю, отец солдатам». Узнала я об этом эпизоде от коллег, сам он не счел свой поступок чем-то выдающимся и достойным упоминания.

В судебной экспертизе всегда были женщины, в мое время и сейчас. Правда, еще лет пять-семь назад костяк и ядро составляли-таки мужчины, на них можно было скинуть вал нагрузки, если потребуется, тяжелую механическую травму. Сегодня женщины преобладают, почти вытеснили мужчин. Я сама с каждым годом убеждаюсь, что профессия наша отнюдь не женская, это тяжелая грязная физическая работа – и меня можно обвинять в сексизме, шовинизме, мизогинии и пособничестве патриархату.

Я могу вскрыть труп полностью, кроме головы (череп циркулярной пилой не распилю, никогда не держала ее в руках): выделить или выпилить грудину, извлечь весь органокомплекс от языка до прямой кишки, те самые пазухи черепа раздолбить долотом. Сама, если нужно, распилю позвоночник вибрационной пилой, обычной листовой не смогу, отсепарирую мягкие ткани и почищу кости. Обычно этого всего я не делаю, я исследую только внутренние органы, извлекать, сепарировать помогают санитары, но уметь должна, и я умею. Я точно не переверну труп на столе и не переложу на каталку. Найдутся такие женщины в селеньях, кто перевернет и переложит. И все равно это не женская профессия.

В молодости не понимаешь, не слушаешь советов. Стоять у секционного стола с возрастом становится тяжело даже мужчинам. Набежавшие в судебку молодые и красивые убеждены, что нет ничего проще, чем работать у нас, многое из списка выше делать просто не умеют и свято верят, что это обязанности санитаров.

В былые времена в одном из моргов студентов и студенток в интернатуру принимали следующим образом. Сначала они работали ночными санитарами на приемке трупов со всеми вытекающими: перекладыванием и прочими «легкими» радостями. Днем, разумеется, учились в интернатуре. Потом работали наравне с санитарами в секционном зале, то есть привозили-увозили трупы, раздевали, перекладывали, вскрывали, даже если попадался человек-гора килограммов этак на сто двадцать, а то и на двести, пилили кости, извлекали внутренние органы. К чисто экспертной работе – описаниям, диагнозам, причинам смерти и выводам – допускались, когда осваивали весь технологический процесс с самого начала. Меня учили не столь изощренно, но смысл обучения оставался таким же. Современные будущие эксперты, безусловно, изучают методики и техники, но процесс обучения больше насыщен теорией, нежели практикой, а соль нашей специальности как раз в тяжелой работе в секционном зале на потоке.