Скользящие души, или Сказки Шварцвальда - [17]

Припарковав машину, вошла в подъезд, уже чувствуя охватившую ее необычную усталость, подавленность. Еле передвигая ставшие ватными ноги, шагнула в лифт, нажала кнопку нужного этажа.

Наверх поднималась медленно. Силы неумолимо покидали ее. Хаотично мелькающие мушки заполнили пространство перед глазами, в ушах зашелестел прибой. Как распахнулись двери лифта, она уже не видела, ее безжизненное тело упало на руки вовремя подоспевшего Дениса, предупрежденного охранником. Наступила долгая ночь.

Скользящие души. Заслуженная кара

Ночь… Вечная ночь, перемежающаяся туманными сумерками, и вновь кромешная тьма… Солнца больше нет. Оно не восходит. Привычный круговорот нарушен.

Ночь — злополучная подруга, меланхоличная спутница узницы, приговоренной к пожизненной каре за предательство.

Невольные попытки найти связи с реальностью, звонки оставшимся друзьям заканчиваются бесчувственными словами — абонент не абонент — или извинениями: «Сильно занят, перезвоню»…

Но не перезванивает. Никто. Она обречена на одиночество.

Бокал вина — не один, их несколько, потом душа испытывает непродолжительный отдых от изнуряющей боли. А тело уже требует яда. Бездушное, оно выходит на балкон и видит человеческий муравейник. Откуда они взялись в три пополудни, зачем слоняются под ее окнами, гуляют с детьми, смеются? Почему им хорошо?

Когда ей — плохо.

Как хочется, чтобы они все исчезли, испарились из мира ее скорби. Как привычно быть униженной, брошенной, нелюбимой.

Почему все остальные должны быть счастливее?

Палачи поневоле, счастливые люди становятся дополнительной пыткой.

Мало… Ей пока мало.

Надо забыться… Ее мозг не способен отключаться. Он вечно контролирует процесс, серый извращенец.

Ему неведомо желание покоя.

Он ее главный палач, вездесущий судья, ее неспящая совесть. Он ее покаянный крест.

Она хочет все забыть, хотя бы на время. Забыть его кожу, горящую под пальцами, его запах, изгиб спины и рисунок двух переплетенных змей на плечах, которые оживали, когда Денис двигался. Они вновь и вновь обнимали друг друга и умирали в последнем смертельном поцелуе.

Почему они не поделились с ней своим ядом?

Оставили погибать в пустыне безмолвия, одиночества, осознания убожества?

Что может быть нелепее разговора с фотографией, обычной ламинированной бумагой, всего-то запечатлевшей счастливый миг?

Бесполезный монолог. Ответа уже не будет. «Меня здесь НЕ БЫЛО НИКОГДА».

Фотография бездушна, безмолвна, она — холодное наказание, которое продлится вечно.

Она — еще один палач. Ничего не стоит порвать и сжечь бумажку, но разве можно сжечь любовь или разорвать на клочки прошлую жизнь?

Что такое любовь?

Возможно, для кого-то она и благо; воспетое в стихах и сонетах волшебство; божественный, бессмертный напиток вечности. Для нее же это кара, это каждодневная мука, приговор, барьер, через который надо перейти, чтобы выжить. Это наркотик, это нескончаемая боль, немой крик. Это краденые слезы счастья и вечная боль в груди, которую не могут остановить ни уговоры подруг (долго ли они намерены тратить силы на нее?) ни терпкие бокалы вина (сколько их еще до точки невозврата?) — ничего, кроме НЕГО.

Может, это не любовь вовсе?

Но он исчез, растворился в реальности… Нет, точнее перешагнул в параллельность, затерялся в призрачных сонных мирах, его как будто никогда и не было. Как только поверишь в это, в виде бонуса получишь пароль на второй уровень сложности, где, возможно, придет осознание, что без него можно жить.

Но Маше до обретения волшебного пароля далеко. Она находится во власти сладкой иллюзии его возвращения, его внезапного звонка. Она его ждет, но уже больна. Смертельно больна несбывшейся надеждой, разговорами с пустотой, бесконечными переживаниями.

Она практически сошла с ума, потому что во сне любима, во сне желанна, но стоит пробудиться, как приговор, ежедневный приговор вновь приводится в исполнение, напоминая ей, что Денис ушел навсегда.

Он жив, но не живет для нее, он вне времени, вне пространства, счастливо отделался, заметил дорожный знак — «GAME OVER» — чуть раньше и свернул перед тем, как рухнуть в пропасть. Просто он никогда ее не любил.

Боже милостивый! Возможно ли успокоение?

Конечно, да!

Дитя мое, вот оно, искрится в переливах кровавого испанского вина, где сладость жаркого южного солнца счастливо влюбилась в безумие страстного фламенко, где сердечный такт аллегриаса вторит аритмичной партитуре твоего собственного раненого сердца. Аве Мария! «Amantes — amentes evviva!» — «Влюбленные — безумные да здравствуют!»

Но желанный покой подобен ускользающему миражу. Чем меньше драгоценной влаги на дне бокала, тем дальше сказочное эльдорадо. Фата Моргана смеется над несчастной, никому не нужной, сломанной куклой. Обманывает ее, обещая избавление, но даруя лишь разочарование и непреходящее чувство вины.

Маша прячет бутылку, скрывает следы преступления от глаз дочери, когда та возвращается из школы. Бедная девочка все чаще думает, что она и есть причина маминых слез, и ищет промахи в своем поведении.

Но Маша, как обычно, ни о чем не спросит расстроенную дочь, ничего не скажет ей, оставив в недоумении. Покормив ребенка, удалится в свою спальню и, плотно прикрыв дверь, вновь окунется в пучину культивируемой боли, ставшей наркотиком, бессменным партнером в игре под названием «Сделай мне больно, ударь посильнее».