Скользя в сторону вечности - [4]

— Так это — концентрационный лагерь? — уточнила я, хотя уже знала ответ сама.

— Здесь не на чем концентрироваться, разве что на том, как переставлять ноги, — вздохнула голубоглазая женщина.

— И как положить в рот еще кусочек картошки, — добавила другая.

— Не концентрационный, — поправила третья. — Лагерь смерти.

Голубоглазая женщина шикнула и оглянулась через плечо.

Я тоже туда посмотрела, но нас никто не подслушивал.

— Мне нужно выбраться отсюда, — начала я, но тут же прикусила губу. — Нам всем нужно выбраться отсюда.

Серая девочка с черными глазами-пуговками выглянула из-за юбок голубоглазой женщины. Она указала на одно из зданий с металлическими дверями зловещего вида, в тот момент они были распахнуты. «Как открытый рот, ожидающий картошку», — подумала я.

— Вот единственный способ выбраться отсюда, — сказала девочка. Лицо ее было детским, а голос — старушечьим.

Я глубоко вдохнула, набрав полную грудь пепла, и воскликнула:

— Мы выберемся иначе! Обещаю.

Женщины дружно двинулись прочь, уводя девочку за собой. Но одна, обернувшись, хрипло прошептала:

— Здесь место обманутых надежд. Если ты не поймешь этого, то не проживешь и мгновения.

Потом она обратилась к девочке:

— Маша, пора ложиться спать. Утро наступит слишком рано.

Но эти слова были предназначены и мне тоже.

Девочка незаметно протянула мне холодную серую ладошку.

— Я тебе верю. — Она посмотрела на меня и улыбнулась так, как будто улыбка была редким талантом, требующим упражнений.

Я улыбнулась ей в ответ и пожала руку. Но я была дурой, что обещала такое, а она была дурой, что поверила мне.

— Илия… — пробормотала я. — Илия нам поможет.

Но вся его помощь заключалась в том, что он втравил меня в эту жуткую историю, а сам слинял. Меня замутило — я осознала, что предоставлена здесь самой себе. Здесь и сейчас. Когда бы это «сейчас» ни происходило.

— Волшебник Илия? — Девочка уставилась на меня черными глазенками, позабыв, кажется, как дышать.

Я кивнула, думая при этом, какое же волшебство сможет унести нас из этого ужасного места и времени.

* * *

Следуя за женщинами, словно ягненок за овцами, девочка привела меня в здание, заполненное широкими трехъярусными нарами. На нарах не было ни простыней, ни подушек, ни одеял — лишь жесткие доски. Ночью можно было согреться только об тех, кто спал рядом. Я читала об этом и видела в фильмах. Какой еврейский ребенок не читал и не видел этого?

Было не холоднее, чем в походе, когда не везет с погодой. Спать на досках было примерно так же, как лежать на земле. Но запах! В этом здании теснились три сотни женщин, а ванну и душ заменяли ведра с холодной водой. Ни у кого не было возможности переодеться; некоторые ходили в одной и той же одежде месяцами. И это были счастливицы — ведь они оставались в живых на протяжении нескольких месяцев.

Маша прижалась ко мне, и ее тело превратилось в небольшую печку, в пятно тепла на моем теле. С другой стороны спала та самая голубоглазая женщина; она назвалась Евой. Но в ту первую ночь в моей голове лихорадочно проносились странные видения. Или, может, я сошла с ума? Или спала, и мне это снилось? Может, со мной приключился нервный срыв? Как у моей кузины Рашель, которая как-то ночью после слишком буйной вечеринки решила, что она в тюрьме, и попыталась совершить побег через окно — а оказалось, что это окно их квартиры, третий этаж. Я все думала и думала и в итоге так и не смогла уснуть. Как выяснилось позднее, это было ошибкой. К утру я совершенно выбилась из сил. Кроме того, сон был единственным реальным способом вырваться оттуда. Потому все эти женщины отправлялись на нары с нетерпением, словно на званый прием. Кроме сна там была только работа.

* * *

Да-а, работа! В первое утро женщины мне все показали. Это была нетрудная работа — не такая трудная, как та, которую выполняли мужчины, те дробили камень по другую сторону колючей проволоки. Тем не менее такой труд разбивал женщинам сердца и ломал дух. Мы должны были разбирать вещи, которые люди, попадавшие сюда, привозили с собой. Обувь — в одну кучу, одежду — в другую, все это складывалось на длинные деревянные столы. Драгоценности и деньги шли в третью кучу; ее в конце дня полагалось сдавать старосте блока. А та относила все солдатам, охраняющим лагерь. Еще в вещах попадались семейные фотографии, семейные Библии, сборники стихов и мидраши — тексты толкования Библии. Груды женских париков и огромная груда медикаментов; пилюль и настоек в ней хватило бы на армию ипохондриков. Там были пачки писем и кучи документов, в их числе даже солидного вида брачные контракты и дипломы юридических и медицинских институтов. Было также огромное количество вещей личного пользования: зубных щеток, расчесок, пилок для ногтей, пуховок для пудры. Все, что мог прихватить с собой человек, в спешке покидающий дом навсегда.

Я пыталась понять, а что взяла бы с собой я, если бы кто-то постучал в нашу дверь и объявил, что у нас несколько минут на сборы, а потом нас отправят в лагерь для перемещенных лиц — именно так говорили всем этим людям. Конечно же, я взяла бы свой дневник и айпод, нижнее белье и несколько пачек тампонов, зубную щетку, фен для волос, сборник стихов, который мне подарил мой парень, коробку восковых карандашей, альбом для зарисовок — это само собой! — и последний роман Холли Блэк, который я не успела прочесть. Может, это звучит жалко — но куда менее жалко, чем те вещи, которые нам приходилось разбирать.