Сколь это по-немецки - [14]

Что еще может она сделать?

Страдая от тягостной ненадежности, отмеряющей точный, строгий предел прочности всего на свете, она может также подавить свои вопли.

Она может в панике дожидаться возвращения Грегори.

Она может убить какое-то время, сочиняя письмо отцу, который, как всегда, проводит лето в своем захудалом сельском домике.

7

Тут вступает ее отец. Его левый глаз подергивается через, кажется, равные промежутки времени. Но его почерк весьма обуздан, весьма тверд и может показаться даже самоуверенным и властным. Где бы ему ни случилось оказаться, он ждет почтальона, ждет конверта с ее нервными каракулями.

Зачем я пишу отцу это письмо, спрашивает себя Мод. Я пишу это письмо, чтобы причинить ему боль.

Это один из тех погожих дней, что выдаются в начале июня или в конце августа. За неделю Мод получила с полдюжины открыток от отдыхающих за границей друзей. На большинстве из них вдосталь синего неба — даже, если вдуматься, в избытке. Этот цвет так любят загорелые мужчины и женщины, распростершиеся на белом песке пляжа, устремив к небу бессмысленный взгляд. Получаемые ею открытки всегда ободряюще таинственны. Если бы ты только знала, кто спит с Лy. П и С вновь разошлись. Он пытается убедить меня уйти от Ф. Кто такая Лу. Кто такие П и С. И кто это Ф? Открытки намекают на экзотические персидские ритуалы в пещерах. Все открытки адресованы ей и Грегори, считается само собой разумеющимся, что они, по крайней мере в настоящее время, по-прежнему делят все ту же совершенную квартиру, выходящую на Центральный парк. Что они все еще делят одну и ту же величественную ванную комнату из голубого кафеля с утопленной в полу ванной и при случае, когда того требует ситуация, благосклонно сравнивают друг друга с кем-то другим, кто внезапно возник в их жизни, кто призывно улыбнулся одному из них улыбкой, которую ни с чем не спутаешь… Насколько Мод знает, каждый, кто писал или звонил ей по телефону, может статься, лучше осведомлен о женщине на фотографии, чем она. Насколько она знает, Грегори сейчас может встречаться с этой женщиной. Может быть, он и заказал эту фотографию женщины в черном купальнике. Похоже, ее уже ничем не удивишь.

И все же, несмотря на ее почти беспристрастную осведомленность о постоянной неверности (что за старомодное слово) Грегори, она ошибается, считая, будто может написать своему отцу такое, что может причинить ему боль. Он свыкся с ее попытками причинить ему боль, поскольку легко распознает эти намерения. Нет, ее письмо ему боли не причинит. Больно было, когда у него украли новый велосипед, больно было, когда затопило посаженные помидоры, и каждый раз, когда, возвращаясь в город, он опаздывал на поезд, было ужасно, мучительно больно.

Что как раз сейчас делает ее отец. Он работает над своим восемнадцатым романом. Его главная героиня Агнес, разведенная женщина, идет в задумчивости по Мэдисон-авеню, бросая время от времени взгляд на наиболее притягательные витрины. Отцу Мод никогда, например, не случалось задаться вопросом о хрупкости стекла или задуматься о подлинной функции зеркальных оконных стекол в постиндустриальном обществе. Не слишком отличаясь в этом от его дочери, его героиня Агнес может взбежать вверх по лестнице, пришить пуговицу, приготовить на семерых пирог со шпинатом, швырнуть вазу через всю комнату, правильно отрегулировать небольшую стиральную машину на кухне, и решительно разыскивать в словаре точное слово, слово, которое сулило бы своего рода избавление, которое бы свидетельствовало об облегчении бремени, внезапно, в самый неожиданный момент ощущаемого некоторыми у себя на сердце или приблизительно в той области, где оное, как они подозревают, находится, где-то пониже левого плеча — и чуть-чуть правее.

Как и его дочь, его героиня, Агнес, может часами легкомысленно щебетать по телефону со своей лучшей подругой. Это вписывается в форму романа. Беседа может показаться банальной, однако она способствует развитию романа. При этом отец Мод чрезвычайно разборчив в выборе как деталей, которые он хочет выпятить, так и деталей, которые он хочет опустить. Если швейцар чуть не падает, а Агнес, его героиня, по ошибке нажимает в лифте не на ту кнопку, он не спешит упоминать об этом. Он замалчивает присущие всем страхи, что, пока тебя нет дома, кто-то сменит в твоей двери замки. Все его персонажи — мужчины несколько неуклюжи, но храбры. Они, похоже, отдают явное предпочтение зимним пальто с меховыми воротниками и в предвкушении разглядывают у себя в спальне голую женщину. Женщина в данном случае — это Агнес. Она стоит горделиво (?) выпрямившись, слегка расставив ноги. Все мужчины согласны, что у нее великолепные ноги. Полные икры. В третьей главе его восемнадцатого романа Агнес вот-вот трахнут. Она это знает. Она это предвкушает. Можно сказать, что она проснулась с этой идеей. Это случится сегодня, сказала она себе. Не то чтобы она предвкушала все в мельчайших деталях, нет, только в самых общих чертах, что, однако, не сказывается на ясности ее восприятия того события, которое должно воспоследовать. Это может случиться в любой момент. Во время кульминации она может лежать на спине, или сидеть на столе, или припасть к полу. Позы, ибо именно так все это зовется, узнаются столь же легко, как и предметы, с таким тщанием и заботой выставленные в любой из витрин на Мэдисон-авеню. Женщина с легкостью может потратить целый час на выбор блузки, спрашивая себя: купить ту или эту. Женщина всегда способна узнать красивую блузку. Легко может узнать женщина и член, даже в обвисшем состоянии. Каждый акт узнавания представляет для рассудка отдельную проблему. Как же мне правильно откликнуться, спрашивает героиня в романе ее отца. Очевидно, возбудить мужчину. В процессе этого мужчина, так сказать, отступает на задний план, сливаясь воедино с обоями, пока Агнес сосредоточивает все свое внимание на его члене.