Сколь это по-немецки - [120]

Далее фотография Эгона незадолго до его отъезда, хмуро сидящего нагишом на подоконнике в их комнате.

Ты заметила, его тело начинает дрябнуть, сказал Хельмут.

Далее незастеленная постель Ульриха и висящая на стене газетная вырезка с лицом Паулы.

Хельмут застонал. Почему ты позволил? спросил он Ульриха.

Фотография сияющего Йонке в окне своего магазина.

Фашистская свинья, сказал Хельмут.

А что такое фашист? спросила Гизела.

Далее фотография одинокого товарного вагона на запасном пути рядом с разгрузочным перроном.

Ну, а это нам к чему? взглянул на Риту Хельмут.

Рита, похоже, любит железную дорогу, сказала Гизела.

Фотография Франца, замершего по стойке смирно рядом со своей незаконченной спичечной моделью концлагеря Дурст.

Ты все-таки съездила к нему, упрекнул ее Хельмут, а мне ни слова не сказала.

Далее фотографии водонапорных башен.

Каменного моста.

Забредшей на мелководье лошади с мускулистым босым всадником в военной фуражке, смотрящим прямо в объектив.

Почему он ездит на лошади по воде? спросила Гизела.

Это он, закричал Хельмут. Сукин сын, который в меня выстрелил.

Рита наклонилась взглянуть на снимок. В тебе, должно быть, есть нечто, пробуждающее в людях все самое плохое.

Она могла бы и не показать им фотографии груды извлеченных из братской могилы скелетов, если бы Гизела не вышла из комнаты, а она, Рита, не была так уверена в своей способности справиться со взрывом негодования Хельмута. Для нее эти снимки представляли собой своего рода достижение, так как потребовалась вся ее изобретательность, чтобы пробраться мимо охранников выставленного на Гейгенхаймер-штрассе поста, а затем из пустующей квартиры на втором этаже отснять происходящее на улице на чувствительную пленку в надежде, что ей хватит света уличных фонарей и двух наземных прожекторов, чтобы сфотографировать, как солдаты, все до единого в противогазах или белых санитарных масках, сваливают скелеты на погрузчик одного из двух сверхмощных грузовиков. Я боялась, что кто-то может услышать щелчки моей камеры, сказала Рита, но они подняли такой шум… Вообще я нашла, что они весьма неумелы. А казалось бы, им пора уже было научиться справляться с подобными ситуациями.

Гизела вернулась в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как Рита, словно огромную колоду карт, смешивает все фотографии в одну стопку, и именно этот поступок, это нарочито небрежное, нарочито беспечное объединение фотографий, это нарочито беззаботное сочетание скелетов, лежащих на дне вырытой на месте тротуара траншеи или загружаемых в грузовик, и снимков Хельмута, наблюдающего в саду, как Гизела играет с Эрикой, и взбесило его более всего.

Что ты собираешься с ними делать?

О, не знаю, сказала она, с явным удовольствием поддразнивая его. А что ты предложишь? «Тrеие», вероятно, сочтет их слишком страшными.

Ты не забыла, что ты тут мой гость, а не профессиональный фотограф?

До чего тонко, ответила она. Я, может быть, и гость. Но это вряд ли отменяет тот факт, что я фотограф. Или ты возражаешь?

Смотря что ты намерена с ними делать.

Попытаюсь, естественно, их куда-нибудь пристроить.

Тебя принимали в Брумхольдштейне, потому что ты остановилась у меня. Если бы не я, у тебя бы не было возможности сделать эти снимки.

О, я об этом ничего не знаю.

Зато я знаю, дорогая.

И что же ты стараешься мне внушить?

Чтобы ты порвала те снимки, от которых во рту у зрителя остается дурной привкус. С остальными можешь делать все что хочешь. Некоторые очень даже ничего. Разве нет? Он взглянул на Ульриха.

Пошел к черту, сказала она.

Можно, я посмотрю их, взмолилась Гизела, когда Хельмут потянулся через стол, пытаясь забрать у Риты фотографии. Прижав их к груди, она кинулась к лестнице, по пятам преследуемая Хельмутом, которому удалось схватить ее за ногу, лишь когда она уже взбежала на целый пролет.

Оставь меня, ублюдок, вопила она, пока он стаскивал ее по застланной ковром лестнице.

Вырывая фотографии у нее из рук, он порвал также и ее джинсовую рубашку. Когда под бдительным взором Гизелы он понес снимки к столу, крохотные капельки крови сложились на его левой щеке в бисерное полукружье. Рита с воплями набросилась на него, норовя расцарапать лицо, а Хельмут, смеясь, защищался одной рукой, сжимая в другой бесформенную кипу фотографий, частью помятых, частью порванных.

Ублюдок.

Почему ты не отдаешь ей фотографии? закричала Гизела.

Наконец, изо всех сил запустив в его сторону пепельницей, Рита бросилась к лестнице.

Слушай, не надо их рвать, сказал Ульрих. Это же ее фотографии. Хельмут, разорвав одну или две, подвинул всю кипу к Ульриху. На, тебе, наверное, хочется забрать снимок своей постели. И он, перескакивая через ступеньку, устремился за Ритой наверх. Опять вопли, опять крики, перемежаемые грохотом от падения тяжелых предметов. Разбилось оконное стекло. Дядя Ульрих, ты не собираешься их остановить? спросила Гизела.

Нет. Но я куплю тебе в «Сливе» шоколадное пирожное.

Но она, залившись слезами, выбежала из комнаты.

Когда вниз спустился торжествующий Хельмут, его лицо и руки покрывали многочисленные царапины, результат второй встречи с Ритой. Он помахал над головой несколькими катушками фотопленки. Неужели она в самом деле надеялась смыться вместе с ними?