...ское царство - [14]

— Что в торговых центрах, что в городской администрации, одни и те же лавочники сидят. Что делать! Теперь их время, их власть. Базарная экономика… или как там это у них называется? — комментировал в свою очередь я. — Впрочем, одному Богу…

— Номер дома какой? — на секунду повернул к нам голову водитель Сан Саныч, и нас тут же подкинуло на ухабе.

— Двадцать восемь, — хором ответили мы, подпрыгивая во второй раз.

— О! — засмеялся Степан. — А говорил, не знаешь куда едем.

— Ну, это так… Шутка была.

Как и обветшалое здание научно-исследовательского центра зоопсихологии, державшее ржавую крышу просто на честном слове, так и сама лаборатория впечатление производили тягостное. Разваливающиеся полы стонали при каждом шаге, разъеденные сыростью стены походили на какие-то странные карты, на которых острова синей масляной краски плавали в сером океане вспучившейся штукатурки, потолки покрывали разноцветные разводы плесени, чаятельно, всех разновидностей. Необъявленная война шла полным ходом: все, на что не распространялись сегодняшние интересы ростовщика, разрушалось и уничтожалось. О, никак нельзя было бы сказать, что этот самый ростовщик не нуждался в изысканиях зоопсихологов и физиологов, но для этих задач мировое ростовщичество определило иные центры, да и вопросы оно там решало сугубо свои, специфические. Да, времечко наступило для автохтонов, для хозяев этой земли, прямо скажем, никудышное, можно сказать, пакостное. И ведь самым смешным и постыдным смотрелось то, что эти автохтоны землю свою, свободу свою сами и прошляпили. Сами? Ввалились как сом в вершу. Попались как кур во щи. А ловушки-то были расставлены до того простецкие, до того, казалось бы, дурацкие…

Алексей Романов оказался человеком, может, несколько чрезмерно худощавым, но при том высоким и весьма широкоплечим. Сочетание крупных черт его лица вряд ли заслуженно можно было назвать пригожим: широкий круглый нос и острые скулы, громадный лоб, увеличенный лысиной, и оттопыренные уши, светлые прозрачные глаза, массивный подбородок. Но все это удивительным образом сглаживала самая непосредственная доброта, проистекавшая от того лица, от светлых глаз, даже от розовых оттопыренных ушей. Но каким замечательным был у этого угловатого, нескладного человека голос, низкий, то мощный, то почти вкрадчивый, но неизменно глубокий и умиротворенный, слушая который будто отдыхаешь душой, и унимаются нервные мысли, и суетные проблемы уничтожаются.

— Тимур, — представился я.

— Алексей, — он протянул мне широкую ладонь для приветствия.

Мы пожали друг другу руки. Удивительно спокойным в данной ситуации показался мне Алексей Романов (это уже характер), ведь по долгу службы приходилось встречаться с великим множеством людей, и абсолютное их большинство всенепременно трусили камеры.

— Что это вдруг вас занесло к нам? — широко улыбался Алексей Романов. — Что это вы решили нас снимать?

— А кого же нам снимать?

— Ну, кого сейчас снимают…

— Разнообразных ростовщиков и проституток всех мастей? — уточнил я.

Алексей широко от души рассмеялся:

— Так их никто теперь не называет… Но телевидение-то ваше кому-то принадлежит, кому-то, кто владеет сегодня деньгами. А там уж, он ли вам укажет что и кого снимать, или самоцензура отдаст распоряжение, — значения не имеет.

— Что значит «самоцензура»? — спесиво возмутился подскочивший к нам оператор Митя. — Мы независимая продакшенстудия!

— Митя, пойди, пожалуйста, и сбалансируй камеру, а заодно проверь все ли в порядке со звуком, — быстро и вовремя вступился я.

Митя раздраженно фыркнул, тряхнул головой, чтобы откинуть вечно падающую на лоб белокурую челку, и, бормоча чуть громче, чем себе под нос «я сам знаю что мне делать, тоже мне учитель», ретировался. Нельзя сказать, что подобные привереды этого белокурого мальчика сильно меня раздражали, но в таких случаях всякий раз вспоминалось, что с мертвых белых холстов так и не будет сдута пыль, что не много, не мало, а третью часть времени провожу я в обществе блажного Мити, в обществе странноватого Степана, с людьми, может быть, замечательными, золотыми, пусть брильянтовыми, но полностью, нацело чуждыми. И ради чего? Все силы отдаются обеспечению себя куском хлеба. Куском хлеба, не более! И не вырваться из становящейся все более непреложной рутины. Точно и нет для меня иных путей, как для некоего автомата неукоснительно исполняющего вложенную в него программу…

Тут, должно быть, я глубоко вздохнул, и тогда адресовался к Алексею Романову, улыбкой измерявшего возникшую заминку:

— Вам нужны какие-то приготовления?

— Может, на «ты»? — предложил он.

— О! Так еще лучше. Но в кадре нам все-таки придется обращаться друг к другу на «вы». Так как ты считаешь, сразу и станем снимать?

— Сразу — так сразу, — герой будущей передачи оставался все так же весел и беззаботен. — Ты, надо думать, профессиональный интервьюер. Мне тоже шпаргалки не нужны… Может, здесь, у окна, и присядем?

— Нет-нет, — тут уже вступил Степан, — лицо будет наполовину синим. Лучше как раз от окна подальше.

Лаборатория представляла собой довольно просторную комнату, в которой находилось несколько столов, несколько шкафов, на стенах полки с химической посудой, и повсюду как-то хитро слаженные клетки и садки, в которых помещались разнообразные животные, но все мелочь довольно невзрачная. Мы выбрали наиболее удаленный от окна стол, за которым и расположились. Степан с разрешения хозяина сносил на этот стол всякие колбы, пробирки, не забыл и микроскоп. Затем им же был выставлен свет при помощи наших портативных софитов. Митя же тем временем с самым независимым видом стоял возле штатива с камерой и ждал окончания приготовлений, которые заняли не более десяти минут.