Склирена - [17]

Тяжелый табурет со всего размаху ударился о каменные плиты и разлетелся вдребезги. Игрок вырвался и в страхе отскочил.

— Благодари Бога, — дрогнувшим голосом сказал Глеб, — благодари Бога, что ты пьян, негодяй!.. Вот что с тобой было бы…

Обидчик уже шмыгнул в толпу. Глеб тряхнул плечами, как бы желая отогнать неприятный сон, и, снова повернувшись к столу, положил руку на груду выигранных им денег.

— Не надо мне вашего проклятого золота, — смело продолжал он, после минутного раздумья. — Я не для того играл, чтобы выиграть. Эй, хозяин, получи за вино и за табурет, — и он кинул золотой хозяину кофейни. — Вот тебе, за твою пляску, — горсть монет полетела арабской плясунье, — а остальное делите вы, кто играет, чтобы выиграть….

И он с презрением толкнул стол ногой. Стол опрокинулся, золото покатилось по камням. Многие бросились поднимать его, и впереди всех игрок с подбитым глазом: свалка закипела над опрокинутым столом.

— Пойдем из этого вертепа, — сказал Глеб товарищу, и они вышли на улицу. Одобрительные возгласы дружно раздавались им вслед.

* * *

С той поры, как Глеб произведен был в спафарии, его стали иногда приглашать в Жемчужину, вместе с другими придворными чинами. Он встречал там протостратора Склира, Пселла, Константина Лихуда. Склирена и ее придворные дамы развлекались порою пляской невольниц, их пением. Случалось, что Склирена сама брала лютню и пела. Иногда она заставляла Пселла рассказывать древнегреческие мифы, и сладкоречивый философ старался отличиться красивыми оборотами или неожиданными риторическими фигурами. Нередко также между гостями завязывался философский спор, в котором сама хозяйка и Пселл блистали ученостью. Тогда Глеб издали прислушивался к разговору, не понимая этих отвлеченных бесед, и ему становилось скучно…

Но каждый раз Склирена находила минуту, чтобы хоть немного поговорить с ним. Она спрашивала, всем ли он доволен, не нуждается ли в чем. Спафарий отвечал коротко, словно торопясь окончить разговор; он смущался, да и что могло быть общего между ним и этой женщиной, окруженной подобострастным двором? Она казалась ему теперь чуждой и недосягаемой, она была «августейшею госпожой».

Склирена пытливо глядела на него. Что же он за человек? Почему он сторонится от нее? Как смеет он, этот вчерашний раб, этот красивый варвар, так холодно отвечать на ее ласковые слова, которые, как небесную манну, ловят все окружающие? Он скромен, он знает свое место; приходя, он остается в отдалении, чуть не рядом с Херимоном. Откуда же этот холодный тон, этот невозмутимо спокойный взор?

Она купила его не из пустой прихоти избалованной женщины: ее тронуло тяжелое положение его, она хотела дать ему свободу. Теперь, конечно, новое положение спафария и роскошь дворца заставят его позабыть далекую родину.

— Начинаешь ли ты привыкать? Или ты все еще стремишься домой? — спросила она его однажды.

— Конечно, стремлюсь всею душой… Разве можно привыкнуть к тюрьме? — отвечал он тихо.

Склирена была поражена. Дворец, это восьмое чудо света для него тюрьма? Он предпочитает дикую, варварскую страну всему другому — блеску и роскоши, открытой дороге к славе и почестям, вниманию первой красавицы Византии?

Гневом вспыхнуло ее лицо.

— Что же, — сдавленным голосом, холодно и резко сказала она, — ты — свободен… ты спафарий; ты, уже не раб больше. Просись, быть может император отпустит. Уезжай в свой варварский край, — прибавила она, и глубоким презрением, почти ненавистью веяло от ее слов.

Разговор этот начался, когда гости уже расходились из триклина Жемчужины. Зал пустел; лишь несколько человек из свиты Склирены оставались еще в отдалении. Глеб, пораженный резким и холодными, тоном ее слов, с изумлением поднял на нее глаза, — в них сверкнули и возмущение, и готовность постоять за то, что дорого; но она, не глядя на него, круто повернулась и пошла к дверям своих внутренних покоев.

Смущенный неожиданным и незаслуженным ее гневом, не понимая, чем он вызван, в раздумье пошел к себе спафарий. Эта женщина, так участливо отнесшаяся к нему сначала, была ему теперь чужда и даже враждебна… Склирена, оставшись одна с Евфимией, горько разрыдалась, и верная служанка не могла угадать причину слез ее.

VI

Is it the tender star of love?

The star of love and dreams?

Oh, no! from that blue tent above

A hero's armour gleams…

Longfellow («The light of stars»)

В конце мая император опять страдал припадками подагры.

Однажды под вечер Склирена пошла навестить его. Лучи склонявшегося к закату солнца заглядывали в небольшие окна царских покоев. Мономах сидел в задумчивости, накрыв ноги дорогим мехом. Он, видимо, был встревожен; забота непривычными морщинами легла на его лице. Он указал вошедшей кресло около самой постели; она села и не сразу решилась заговорить; так странно было видеть беспечного Константина озабоченным и встревоженным.

— Я рад, что ты пришла, — сказал он ей, — я успокаиваюсь, когда ты подле меня.

— Что случилось? — спросила она. — Ты чем-то встревожен…

Он с грустью покачал головой.

— Если бы ты знала, как мне тяжело. Я не могу быть спокоен ни на минуту; я окружен изменниками. Родные, близкие все против меня злоумышляют…