Складка времени. Сущность и критерии - [41]

И именно эту черту «лобного пациента» Александр Романович Лурия считает определяющей: «Больными с выраженным „лобным синдромом“ не осознается основное условие – наличие самой задачи, а поэтому не формулируются и намерения „решать“ ее. Второй тесно связанный с этим дефект, характерный для больных с поражением лобных долей мозга, заключается в том, что у этих больных выпадает процесс предварительной ориентировки в условиях задачи, в результате чего они, даже не попытавшись разобраться в условиях задачи и сопоставить входящие в ее состав звенья, сразу же начинают импульсивно подыскивать „ответы“, чаще всего просто комбинируя входящие в условия числа и выполняя ряд фрагментарных операций, никак не связанных с контекстом задачи и, следовательно, не имеющих никакого смысла»[83].

Подлинное внутреннее вопрошание – даже на субъективном уровне – выглядит совершенно иначе, а думать в состоянии такого вопрошания крайне сложно (собственно мышление в принципе крайне энергетически затратное и трудоемкое занятие). В многочисленных экспериментально-психологических исследованиях показано, что чем напряженнее действительная интеллектуальная деятельность человека, тем сложнее ему концентрироваться и удерживать внимание. Например, по данным британских психологов Нилли Лави и Жана де Фоккерта, существует жесткое соотношение между сложностью решаемых человеком задач и действием отвлекающих факторов[84], а проще говоря, чем труднее задача, тем нас легче отвлечь от ее решения. Лобного пациента вы не отвлечете, хоть из пушки стреляй, а сбить человека, который просто пересчитывает денежные купюры – проще простого. Причем пересчет купюр сам по себе, как мы понимаем, не такая уж сложная задача, но и она требует полной концентрации и вовлеченности (кстати, Даниэль Канеман как раз и называет человека, находящегося в состоянии мышления «Система 2», именно так – «вовлеченный», а мы бы могли еще, хотя и с рядом оговорок, сказать – «на марше»).

Когда я решаю какую-то проблему, связанную с написанием этой книги (впрочем, она никакое не исключение – так с любой книжкой), я нахожусь в состоянии напряженного внутреннего вопрошания – я не понимаю, а ищу понимания: пытаюсь развернуть и направить мысль, подыскиваю нужные формулировки, то есть демонстрирую все признаки «ориентировочной реакции» и «деятельностный подход». Отвлечь меня в этот момент проще простого – я, конечно, буду сопротивляться, если кто-то обрушится на меня с очередными вводными, но любой звонок, любое обращение, любая случайно-внезапная мысль, возникшая в моем мозгу, способны легко сбить меня с толку. Даже не отвлекаясь фактически, я тут же отвлекусь внутри собственной головы, и мне сложно будет сконцентрироваться и направить свою мысль в прежнее русло, а могу и фактически отвлечься, лишь через несколько минут заметив, что занимаюсь какой-то не связанной с основной работой ерундой.

Мозг делает все возможное и невозможное, чтобы не перегружать себя интеллектуальной работой. «Для поддержания связной цепочки рассуждений, – пишет Даниэль Канеман, – даже неспешных – необходима дисциплина. Если замерить, сколько раз за час писательской работы я проверяю электронную почту или залезаю в холодильник, то вполне можно заключить, что я не хочу заниматься писательской деятельностью и что мне необходимо больше самоконтроля»[85]. Но это, как мы понимаем, не совсем так – у профессора Канемана очень неплохо и с писательством, а тем более, с самоконтролем, его проблема – это проблема нашего мышления, которое, сталкиваясь с неизвестным, мучительно пытается перепрыгнуть на что-то уже знакомое, понятное, не требующее дополнительных интеллектуальных усилий, в идеальном случае – в состояние «лобного пациента», у которого даже вопросов никаких не возникает, не то что необходимости искать ответы на них.

Очевидно, что в этой игре «готовых ответов» и «внутреннего вопрошания» имплицитно скрыто время: постоянно пытаясь вернуться на круги своя, в мир привычных, уже когда-то продуманных мнений, оценок, ответов, я словно бы соскальзываю в «складку» – туда, где все уже есть, «всегда так». Задумываясь (включая «Систему 2»), я, напротив, словно бы создаю некий просвет неопределенности, соглашаюсь существовать в этой неопределенности, и только предчувствие цели – когда я предугадываю ее, но еще не знаю, потому что не достиг, – помогает мне продолжать искать новый, еще не проторенный в моих же префронтальных извилинах путь. По сути, я должен заставить нервные импульсы, которые привычно бегают в моем мозгу по уже сложенным нейронным сетям, избрать другой, новый, обходной (или в каком-то смысле более прямой) путь, сформировать его и пойти теперь по нему. Именно в этом причина высоких энергетических затрат нашего мозга на действительную интеллектуальную работу, именно поэтому так легко отвлечься от этой работы и соскользнуть в какую-то более привычную и понятную деятельность, именно поэтому всегда хочется использовать готовые ответы, а не задумываться и не искать новые обстоятельства, нюансы, знания, понимание.

Мне необходимо усилием воли собирать и складывать в новые конфигурации имеющиеся у меня данные, относящиеся к решаемому вопросу, – управлять, контролировать, организовывать (не случайно Элхонон Голберг очень точно сравнил мозг лобного больного с оркестром, который покинул дирижер). И все это я делаю в реальном времени: одновременно удерживая разрозненные элементы мысли в некоем, еще не сложившемся единстве, поддерживая их, так сказать, на плаву моих размышлений, комбинируя их и привлекая новые факты – все это есть активный процесс с ожидаемой целью, когда они-таки сложатся, расположатся в правильном порядке и создадут тот рисунок, который меня устроит. Я движим этой целью, и хотя мне может казаться, что время пролетает незаметно, это именно тот момент, когда мое время действительно существует.