Скитания души и ее осколки - [8]

– Да, – ответила Женщина, – были такие времена. Люди хотели жить спокойно. Таких «удивленных» в ее жизни было много. Но сейчас простор доверчивости и простодушия, незамутненость и невинность мыслей тех лет, вызывали некий праздник в душе. И еще Женщина понимала сейчас, что надо держаться прямо и не отступать от принципов, которые помогают выжить в этом мире, не уронив своего достоинства. Она вроде бы заглядывала в зазеркалье и с теперешним знанием видела совсем другую реальность. Ту, что совмещает в себе добро и зло одновременно. Именно это и есть истина, где ничто не оправдывается и не обвиняется. Просто это другая реальность.

А тогда Неля играла не только в обычные детские игры, но озорничала так, что постепенно превращалась в маленькую хулиганку. К четырнадцати годам научилась отпускать нецензурные слова, плевать сквозь зубы, отчаянно драться с мальчишками, бить оконные стекла и несколько раз затягивалась папиросой. Однажды была задержана милицией, откуда ее, просто «изъял» дядя, пока работавший в органах безопасности.

Была еще одна причина ее столь «из рук вон плохого» поведения. Она стала выступать на публике, придумав игру в «национальность». Совершая какой-нибудь проступок, она заранее знала, какое он вызовет недоумение у посторонних людей. Они, никак не могли «взять в толк» – девочка с такой внешностью, непристойно ругается, словно последний «забулдыга». Человек, озадаченный услышанными выражениями, непременно спрашивал «какой же она национальности?» На что неизменно отвечала.

– Еврейка.

Ее с ног до головы окидывал недоверчивым взглядом, даже некоторая оторопь звучала в голосе вопрошающего. Пристально всматриваясь в нее и, словно, рассуждая сам с собой, произносил.

– Совсем на еврейку не похожа. Евреи не такие.

– А я такая, – нагло уставившись на опешившего «зрителя», Неля бесхитростно улыбалась в ответ. Душа ее просто замирала в этот момент от удовольствия. С каждой последующей игрой все больше утверждалась в мысли, что граница между ней и Ревекой Яковлевной из узкого ручейка превращается в полноводную широкую реку, которую не перейти вброд, не переплыть на лодке.

Получалось, что в первую очередь она сама ломала стереотипное представление о евреях, о котором узнала как в школе, так и во дворе. И этот придуманный ею образ все сильнее вживался в нее, становясь ее сущностью. Вполне возможно, поэтому в последующие годы не только посторонние, но и друзья не раз произносили реплику, что только внешность связывает ее с «этой нацией». «Эту нацию» конкретно не обозначали, столь не терпимое было к ней отношение.

Неля вела себя все хуже и хуже, потому что дома ее монотонно журили и не принимали никаких мер. Только бабушка время от времени сокрушенно восклицала: «Господи, что же из нее получится?! Это же позор для всей нации».

Сейчас Женщине казалось, что таким бездействием по отношению к ней ее родственники подчеркивали свою лояльность государству, понимая, что о мыслях взрослых оно судит по поведению детей. Может – быть, от чувства страха перед неизвестным будущим им было легче смириться с ее хулиганством, чем, если бы она «выносила во двор их размышления о жизни». Поэтому своим воспитанием она занималась сама.

И еще, как поняла Женщина, происходило такое от того, что большинство всегда придерживается одной модели, по которой протекает осмысленная жизнь населения. В упрощенном представлении она утверждалась в детских садах, в начальных классах школы, приучали слушаться старших, особенно учителей, то есть наставников. Для взрослых незыблемым правилом становилось выполнение указаний начальства, так как в понимании государства народ оставался несмышленым ребенком. Именно начальство играло роль мудрого наставника.

Но однажды ее «игре» пришел конец. Как уже говорилось, Неля придумала себе «образ уличной оторвы», который чуть не стал ее сущностью. Ведь к четырнадцати годам, с одной стороны превратилась в отъявленную хулиганку, а с другой – стеснительную девчонку, страдающую от длины своего носа. Ее «амплуа» вызывало раздражение и у посторонних людей, и у дворовой шпаны. Всем им казалось, что добровольно выбранный девчонкой «стиль поведения», не что иное, как насмешка и издевательство. Издевательство над «привилегией соответствующего круга публики», в который она со своей внешностью не вписывается. Да еще и общество с каждым днем выражало все большее недоверие и нетерпимость к евреям. К началу 50-х годов существовало негласное положение об «очистке» столиц всех республик, крупных промышленных городов, а тем более Москвы от евреев. Об этой мере она узнала необычным образом.

В течение нескольких лет в доме при ней ни о чем серьезном не говорили, а только обсуждалась погода, еда, учеба в школе. Обуреваемая любопытством, Неля время от времени подслушивала разговоры взрослых. Изредка ей удавалось схватить не только отдельные слова, но и «зацепить» на ухо целые фразы, которые затем «прокрученные назад», всплывали в памяти своими интонациями, чуть не «вкусовыми» ощущениями. Иногда, считая, что девочка находится далеко от дверей, родственники забывались и переходили на русский язык. Скорее всего, это происходило от того, что дядя и мама еврейский знали и помнили не так хорошо, как бабушка. У них ведь не было необходимости изъясняться с окружающими на этом языке и он для них, как сейчас понимает Женщина, был своего рода иностранным, который они когда-то учили в детстве, а с годами основательно подзабыли.