Скитания Анны Одинцовой - [74]

Об этом думала Анна, время от времени подкладывая разломанные руками веточки стланика в костер, над которым висел закопченный до черноты чайник.

Кусок рэтэма, закрывающий вход, был широко откинут, дым уходил не только в верхнее дымовое отверстие, но и низом, поэтому в чоттагине было светло и радостно. Дым отпугивал комаров, лучи низко опустившегося солнца светили у порога.

Анна Одинцова, решив не откладывать составление письменного предложения Советской власти, пошла за бумагой и карандашом. Однако фанерного чемоданчика в пологе не оказалось. Не было его и в боковых кладовках, куда его могла переложить Вэльвунэ.

Вэльвунэ, как обычно, находилась в соседней яранге, но она не видела чемоданчика и не брала его в руки. Анна еще раз перерыла всю ярангу, даже обошла ее снаружи, перебрала сложенный на грузовых нартах скарб.

Неужели оставили его на прежнем становище?

Но Анна отчетливо вспомнила, что еще несколько дней назад она собственноручно открывала его именно здесь, в пологе. Куда же он мог подеваться?

Она еще раз методически обшарила ярангу, вышла на волю и уселась на шершавый, нагревшийся за день камень. Тишина висела над стойбищем, лишь назойливо звенели комары, но этот звон уже воспринимался как часть тишины, вместе с отдаленным журчанием протекавшего недалеко ручья.

Сначала это было просто подозрение, но оно нарастало, пока не превратилось в уверенность. Взяв кривую пастушью палку, Анна решительно направилась в оленье стадо, крикнув на ходу Вэльвунэ, что она уходит.

Зачем Рольтыту ее книги и тетради? Правда, он учился, умеет читать по складам и даже писать, но его грамотность не простиралась дальше первых страниц чукотского букваря. Что он хочет сказать этим своим действием? Да, Анна знала, чувствовала и понимала желание Рольтыта стать полноправным главой стойбища. Для нормального, зрелого, физически сильного мужчины терпеть над собой власть женщины, тем более чужеземки, тангитанки — невыносимо. И Анна по-человечески понимала Рольтыта. Она, может быть, и уступила бы, но Ринто наказал именно ей возглавить стойбище и взять ответственность за близких людей, за подрастающих детей. Настоящая власть, конечно, придет не сразу, придется доказывать это право не раз, точно так же ей надлежит узнать еще многое и положить в основание жизненного опыта.

Совершая обряды, обращаясь с заклинаниями к богам, Высшим силам, Анна Одинцова делала это не столько из веры, сколько из подсознательного чувства долга, из убеждения в том, что лучше сделать так, как велось исстари, как диктуют вековые обычаи, нежели потом, если что случится, жалеть… Ей иногда казалось, что после свершения положенных священных действий душа успокаивалась, да и работалось лучше, увереннее.

В летнее время оленье стадо совершало как бы большой круг вокруг становища, которое оставалось на одном и том же месте до перемещения на зимние пастбища. Поэтому оно то отдалялось от стойбища, то подходило близко. В этом деле Анна полностью доверяла Рольтыту, который за многие годы изучил оленьи тропы так, что мог пройти по ним с закрытыми глазами.

На этот раз олени паслись не очень далеко, если идти быстро, часа за два можно добраться до них. Светлое время суток было пока что достаточно продолжительным.

Олени показались еще издали, с высокого берега Рыбной речки. Однако непривычный глаз мог их и не заметить, потому что, разбредшись по тундре, они сливались с растительностью и кое-где с нерастаявшими пятнами снега. Анна прибавила шагу.

Рольтыт сразу заметил приближающегося человека и тотчас догадался, кто это. Сначала он ощутил страх и даже бросился в палатку, чтобы взять старый винчестер. Он был готов убить эту женщину, но чувствовал, что руки не повинуются его мыслям. То, что она смертна, Рольтыт теперь догадывался: тогда шальная пуля царапнула ее, и на снег полилась красная горячая кровь, протаявшая глубокую ямку. Это означало, что Анна Одинцова так и не обрела настоящей шаманской неуязвимости.

Он дал подойти женщине и грубо спросил:

— Ты зачем пришла?

— Куда ты девал мой чемоданчик с книгами и тетрадями?

— Его больше нет.

— Нет, ты мне скажи, куда ты его спрятал? Я только хочу это знать. Остальное пусть будет на твоей совести.

— Я же сказал: чемодана больше нет.

— А бумаги?

— И бумаг тоже нет. Все обратилось в пепел.

— Ты сжег мои бумаги? Зачем ты это сделал?

Рольтыт вдруг увидел и понял, что она слаба, как все женщины. Она горько заплакала, смахивая слезы с ресниц опушкой рукава мехового кэркэра.

— Что же ты наделал? Что же ты наделал? — запричитала она.

В это мгновение Анна не чувствовала больше ни гнева, ни ненависти к Рольтыту. Ей показалось, что враз вдруг оборвалась связь с собственным прошлым, с детством и юностью на берегу Невы, с университетом, Институтом этнографии, с наукой, иной жизнью… И она поняла, что этот разрыв произошел именно сейчас, а не тогда, когда она решила больше не писать, не заполнять свой научный дневник.

Рольтыт ощутил неожиданную жалость к плачущей женщине. Анна сейчас была похожа на обиженную девочку, которую лишили любимой игрушки.

— Не плачь, — примирительно сказал он. — Я уверен, что поступил правильно: эти бумаги держали тебя в прошедшей жизни. Ты ведь сама не раз говорила, что стала настоящей чаучуванской женщиной. Однако сильно отличалась от нас тем, что писала. Теперь ты этого не будешь делать. И, если ты и теперь уверена в том, что ты настоящая чаучуванская женщина, ты станешь моей самой главной женой, переселишься в мою ярангу. Всех остальных жен вместе со старухой мы отселим в другую ярангу и будем наслаждаться друг другом.