Скиппи умирает - [4]

— К завтрашнему дню дочитайте главу до конца, — говорит Говард вдогонку куче-мале. — А заодно прочтите и то, что вы должны были прочитать к сегодняшнему уроку.

Но шумная гурьба учеников уже схлынула, и Говард остался один, как всегда недоуменно гадая: а слушал ли его сегодня хоть кто-нибудь? Ему почти видится, как все его слова, одно за другим, сыплются на пол. Он убирает учебник, вытирает доску и направляется в коридор, где приходится продираться сквозь поток идущих домой школьников в учительскую.

Бурный гормональный всплеск разделил толпу школьников, собравшихся в зале Девы Марии, на великанов и карликов. В зале стоит резкий запах пубертата, который не удается победить ни дезодорантам, ни раскрытым окнам, и воздух содрогается от жужжанья, дребезжанья и пронзительных обрывков мелодий: это двести учеников судорожно — как ныряльщики, торопящиеся пополнить запасы кислорода, — включают свои мобильные телефоны, которыми запрещено пользоваться во время занятий. Гипсовая Мадонна со звездчатым нимбом и персиковым личиком стоит, кокетливо надув губки, в алькове на безопасном возвышении и взирает на буйство начинающейся маскулинности.

— Эй, Флаббер! — Это Деннис Хоуи несется, перебегая дорогу Говарду, наперерез Уильяму “Флабберу”/“Олуху” Куку. — Эй! Послушай, я тут кое-что хотел у тебя спросить.

— Что? — мгновенно настораживается Флаббер.

— Ну, я просто подумал: ты, случайно, не лодырь, привязанный к дереву?

Флаббер — он весит под девяносто килограммов и уже третий год сидит во втором классе, — наморщив лоб, пытается осмыслить вопрос.

— Я не шучу, нет-нет, — уверяет Деннис. — Нет, я просто хочу узнать: может быть, ты лодырь, привязанный к дереву?

— Нет, — разрешается ответом Флаббер, и Деннис уносится, ликующе крича:

— Лодырь на свободе! Лодырь на свободе!

Флаббер испускает недовольный вопль и бросается было в погоню, но потом резко останавливается и ныряет в другую сторону, когда толпа вдруг расступается: через нее проходит кто-то высокий и тощий, как мертвец.

Это отец Джером Грин — учитель французского, координатор благотворительных мероприятий Сибрука и с давних пор самая пугающая фигура в школе. Куда бы он ни шел — всюду вокруг него образуется пустота шириной в два-три человеческих тела, словно его сопровождает невидимая свита вооруженных вилами гоблинов, готовых пырнуть всякого, кто таит нечистые помыслы. Говард выдавливает из себя слабую улыбку; в ответ священник смотрит на него с тем же безличным осуждением, какое у него наготове для всех без разбора: он так навострился заглядывать в человеческую душу и видеть там грех, похоть и брожение, что бросает эти взгляды и будто автоматически ставит в нужные графы галочки.

Иногда Говарда охватывает уныние: он окончил эту школу десять лет назад, а кажется, что с тех пор ничего не изменилось. Особенно нагоняют на него уныние священники. Крепкие по-прежнему крепки, трясущиеся все так же трясутся; отец Грин все так же собирает консервы для Африки и наводит ужас на мальчишек, у отца Лафтона все так же наполняются слезами глаза, когда он дает послушать своим нерадивым ученикам Баха, отец Фоули все так же дает “наставления” озабоченным юнцам, неизменно советуя им побольше играть в регби. В самые тоскливые дни Говард усматривает в живучести этих людей какой-то укор себе — словно почти десятилетний кусок его жизни, между выпускными экзаменами и унизительным возвращением сюда, по причине его собственной глупости, оказался отмотанным назад, изъятым из протокола как никому не нужная чепуха.

Разумеется, это паранойя чистой воды. Священники ведь не бессмертны. Отцам из ордена Святого Духа грозит та же беда, что и всем остальным католическим орденам: вымирание. Большинство священников в Сибруке старше шестидесяти, а последний новобранец в пасторских рядах — неуклонно редеющих — это молодой семинарист откуда-то из-под Киншасы; в начале сентября, когда заболел отец Десмонд Ферлонг, бразды правления школой впервые в истории Сибрука взял мирянин — учитель экономики Грегори Л. Костиган.

Оставив позади обшитые деревом залы старого здания, Говард проходит по Пристройке, поднимается по лестнице и с привычным тайным содроганием открывает дверь с надписью “Учительская”. Там полдюжины его коллег ворчат, проверяют домашние задания или меняют никотиновые пластыри. Ни с кем не заговаривая и вообще никак не давая знать о своем появлении, Говард подходит к своему шкафчику и бросает в портфель пару учебников и кипу тетрадей, затем бочком, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, он прокрадывается к двери и выходит из учительской. Он с шумом сбегает по лестнице и идет по теперь уже опустевшему коридору, не сводя глаз с выхода, но вдруг останавливается, услышав молодой женский голос.

Хотя звонок, оповещавший об окончании сегодняшних уроков, прозвенел еще пять минут назад, похоже, урок в кабинете географии идет полным ходом. Слегка нагнувшись, Говард заглядывает внутрь сквозь узенькое окошко в двери. Ученики, сидящие в классе, не выказывают ни малейшего нетерпения — напротив, судя по выражениям их лиц, они вообще забыли о ходе времени.