Скинхед - [52]

— Чего надо?

— Здрасте, а я Гуля, ваша соседка по лестничной площадке, — она улыбается улыбкой Снегурочки, пришедшей на Новый год с подарками. — А ты, наверное, Артем?

— Ну и что с того? — Вот так — холодным душем надо бы обдать ее, чтоб не совалась со своей тарелкой, куда не просили. Улыбка в щелках глаз тускнеет, она делает шаг назад.

— У нас обычай такой — приносить соседям, которые болеют что-нибудь вкусное, пока они не выздоровеют.

Меня уже один раз подкупали этим приемом. Это, кажется, когда-то называлось даром данайцев. Но тарелка, уже у меня в руках — тоже древний инстинкт — коли подают — надо принять. Принять и швырнуть эту подачку на лестницу. По ступенькам покатились какие-то булочки, пирожочки, тарелка разлетелась вдребезги.

— Вали отсюда, пока я добрый, мы тебе не нищие, чтобы ты нас подкармливала, понятно? А матери, если что скажешь, то я тебе устрою такое — свет белый не мил будет! Все это выговаривается свистящим шепотом.

И не потому, что боюсь маму разбудить. От ярости у меня ком в горле застрял — ни проглотить, ни выплюнуть. А, у узкоглазой в глазах слезы. На сердоболие рассчитывает. Не на такого напала. Научен уже горьким опытом. Если она сейчас не сгинет с глаз моих, то я ей точно кровь пущу. Тут раздается слабый голос мамы. Ясно, что-то услышала, а скорее учуяла сердцем своим больным, и сейчас не дай Бог наткнется на эту немую сцену. Приходится действовать на опережение.

— Мне показалось или ты с кем-то разговаривал?

— Да, мама, тебе показалось. — После некоторой паузы добавляю: — или приснилось…

И то, и другое похоже на правду. Мамка видит настолько живые сны, что часто проснувшись, путает их с явью. Она всегда жалуется, что после таких сновидений не сразу понимаешь, в каком из миров находишься. Она, видимо, решает не спорить, и разворачивается лицом ко мне:

— Артем, ты все это время себя вел так, что с каждым днем я все более убеждалась в том, что ты уже взрослый человек. Я права?

— Да, это так, — такой поворот в разговоре меня вполне устраивает.

— И, значит, я могу попросить у тебя об одолжении?

— Мам, это я тебе по гроб жизни должен. А в чем дело?

— Ты не мог бы отрастить волосы, а? У людей такие ассоциации странные, когда они тебя видят и думают бог весть о чем, да еще меня страшным словом «скинхед» пугают. Хотя я понимаю, что все это ерунда?

— Это ерунда, но волосы отпускать я не буду.

— Но почему, Артем?

— Ты сама говоришь, что я стал взрослым…Я мужик, а не барышня, чтобы всех вокруг волосами потрясать.

— Значит все, кто не бреется на лысину…

Этому спору нет конца. Надо ставить точку.

— Мам, ну причем здесь все? Мне так нравится и точка. Ты же сама меня учила, что мы все разные, что надо поступать, как подсказывает сердце, а теперь говоришь, что я должен выглядеть, как все остальные.

— Ладно, Артем, ты же знаешь, что я никогда не вмешивалась в твою жизнь, никогда не контролировала тебя, хотя наверно должна была бы… Просто я считала и считаю, что должна доверять тебе. Если ты полагаешь, что так лучше, значит, так тому и быть, — и она устало закрывает глаза руками.

Мама поняла, что не имеет смысла настаивать. Она должна понять, что наше братство и все, что с ним связано — это сама судьба. Если я потеряю Учителя, бойцов — моих братьев, то лишусь того, что она называет смыслом жизни. В общем, когда мать на цыпочках зашла ко мне в комнату, я лежал, не шелохнувшись и делая вид, что сплю. Наушники с Тараканом и «Русь просыпается» уводят меня в мир, где все ясно и бесспорно. Она, поправив одеяло, поцеловала меня, и бесшумно вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. И от этой ее бесплотного удаления мне стало невыразимо больно за собственную резкость, нанесенную ей обиду. И подумалось напоследок: отчего же мать и сын не понимают порой друг друга?

* * *

А у нас — новый учитель — по биологии. Пришел не один, а вместе с «тучной тучей». Директриса призвала уберечь новичка от неминуемого и немедленного растерзания.

— Здравствуйте, ребята, вот привела вам нового учителя, с сегодняшнего дня он будет вести у вас биологию. Алексей Владимирович, это наши выпускники. Прошу любить и жаловать, — с этими словами она, решив, что представление закончено, выплыла из класса с той же невозмутимой грациозностью, что и вплыла в него.

Есть над чем посмеяться. После того, как у нас весь последний год биологию вела училка по физике, они нам в конце года присылают хлюпика: не знаю как у него с биологией, но выглядит он точно ботаником.

Эту мысль озвучивается немедля. Девчонки зашушукались, очкарик покраснел, стал нервно поправлять очки на носу, которые явно надел первый раз — для солидности. Ого, какой я наблюдательный! Озвучить и это наблюдение? Жалко несчастного, пущай живет, раз я сегодня добрый. Но тут не утерпела еще одна «детка», как нас именует директриса, а именно Колька:

— Народ, кончай гнобить не то биолога, не то ботаника. Помните, наверняка он будет новым хахалем нашей исторички, точнее, десятая по счету «настоящая любовь» ее, — кажется, что крыша школы не выдержит и рухнет на наши головы от всеобщего хохота, шума и гама…

Чем ближе расставанье со школой, тем веселее на уроках. Хотя жизнь продолжает подкидывать свои загадки. Вот, например, сегодня около нее, полукровки несчастной ошивается прилизанный, отутюженный воздыхатель, явно не из нашей школы. Прохожу мимо, будто и нет ее. Что интересно — и я вроде бы перестал для нее существование. Что и говорить, недолго она по мне страдала. А что с нее взять? Это я, дурак, что вовремя не понял с кем имею дело.