Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - [29]

Во времена вторжения Святослава новый византийский император Иоанн Цимисхий был занят тем, что усмирял внутренние беспорядки в восточных провинциях своей империи, и русские пересекли Балканы почти беспрепятственно, после чего осадили и захватили Филополь. Там они приняли посольство от Цимисхия с предложением условий мира и требованием, чтобы они оставили Романию; но великий князь отвечал ему, что Константинополю следует готовиться к встрече неприятеля и будущего господина. «Никогда, – сказал он, – не уйдем мы из столь прекрасной страны, пока вы, греки, не выкупите свои города и пленников, которые теперь находятся в нашей власти! Если вы отвергнете эти условия и не заплатите, то покиньте Европу и уйдите в Азию: вы женщины, а мы мужи по крови». В то же время он отказывался от всякого золота, серебра и других даров, которые предлагала ему византийская знать на его пути, желая умиротворить варваров, чем заработал восхищение противников; и они сказали, что предпочли бы служить такому царю – тому, кто предпочитает золоту оружие, ибо он не принимал иных даров и выкупа, кроме вооружения и доспехов. Выкованные из железа искусными греками, они намного превосходили деревянные копья и дротики, которые вместе с плетенной из конопли кольчугой, стрелами и кожаными щитами были единственным снаряжением его солдат и азиатских союзников.

Получив эту угрозу русского полководца, император следующей же весной 971 года вышел в поле во главе армии в 15 тысяч пеших воинов и 13 тысяч всадников, не считая отборной гвардии, звавшихся бессмертными, и мощной батареи полевых и осадных орудий. Кроме того, он послал флот в триста галер с множеством более мелких судов вверх по Дунаю, чтобы перерезать коммуникации русских с их страной, и, выступив из Адрианополя, пересек Балканы, или Haemus Mons. Между тем русское войско подошло к Аркадиополю, где один из отрядов был захвачен врасплох и разгромлен греческим полководцем Вардой Склиром, а остальные снова вернулись в Болгарию, и по приближении императора те войска, которые стояли в Преславе, покинули город и встретились с его силами на открытой равнине. В ходе яростного сражения Цимисхий полностью разгромил русских, и 8 тысяч их воинов полегли на поле боя; а отряд, засевший в окрестностях Силистрии, увидев, что вражеская конница взяла их в кольцо, предпочли убить себя собственными мечами, нежели попасть в руки неприятеля. «Они поступают так, – говорит Лев Диакон, – основываясь на следующем убеждении: убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть»[88]. Через два дня греки штурмом взяли Преслав, подожгли царский дворец, укрепленный, как цитадель, причем в огне погибло 8 тысяч оборонявших его русских, а остаток гарнизона в пять сотен солдат был предан мечу. Изменнику Калокиру удалось бежать в Доростол, или Дристр, где Святослав окопался с другой половиной своих войск, и Цимисхий, отпраздновав пасху в Преславе и восстановив сыновей Бориса на болгарском престоле, последовал за великим князем и блокировал Дристр с суши и с воды, укрепив собственный лагерь валом и рвом. Гарнизон предпринял несколько отчаянных вылазок во главе с самим Святославом; из-за голода их мучения стали невыносимы, и в конце концов после осады в течение шестидесяти пяти дней русский полководец со своей дружиной сделал еще одну попытку прорваться сквозь вражеское окружение. Но его истощенные пешие воины не могли совладать с облаченными в сталь греческими всадниками при сильной поддержке бесчисленных лучников и пращников, которых греки поставили под укрытием в разных частях лагеря и которые целились в русских всякий раз, когда представлялась возможность выстрелить без всякой опасности для себя. Тем не менее бой продолжался целый день, и русские сражались столь доблестно, что современники приписывают победу императорской армии исключительно личному заступничеству святого Феодора, который, по их утверждению, возглавил ту знаменитую атаку греков, сломившую русскую дружину и доказавшую превосходство христианских солдат над языческими варварами.

Наутро после разгрома Святослав отправил посланца в греческий лагерь с предложением мира. Великодушные условия, с которыми тот вернулся, свидетельствовали о том, что Цимисхий считал неблагоразумным доводить Святослава до крайности и отчаяния и сознавал, что, если он будет требовать, чтобы русские сложили оружие, это лишь приведет к уничтожению Дристра или к затяжной осаде и новому кровопролитию. Император удовольствовался тем, что великий князь отдал всю свою добычу, рабов и пленников и принес самую торжественную клятву, что больше не пойдет войной на Греческую империю или ее колонии в Грузии и на Херсонесе; также Цимисхий позволил русским вернуться по Дунаю на ладьях, возобновив прежний договор о торговле и морском сообщении между их странами. В то же время он раздал по мере зерна всем русским воинам, которых из-за лишений осталось меньше половины от первоначального числа; и когда в июле 971 года был заключен мир, обе стороны договорились встретиться для беседы. В сопровождении крупного отряда конных телохранителей император в блестящих доспехах, на великолепном скакуне подъехал к берегу Дуная, где и встретился со Святославом, прибывшим по воде в ладье, на которой сидел на веслах и греб вместе с приближенными. Некоторое время они разговаривали, причем Цимисхий оставался на коне на берегу, а великий князь, подойдя к берегу, продолжал сидеть на корме своей лодки. Вокруг столпились греки, желая посмотреть на русского вождя, и Лев Диакон, знакомый со многими очевидцами, описывает его как человека «умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносого, безбородого, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные». В одном ухе у него была золотая серьга, украшенная карбункулом между двумя жемчужинами, и выражение его лица, по словам императорского историка, было угрюмое и дикое.