Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - [122]

«Пьют же таким образом, – говорит Герберштейн. – Тот, кто начинает, берет чашу и выходит на середину комнаты; стоя с непокрытой головой, он велеречиво излагает, за чье здоровье пьет и чего он желает великому князю: удачи, победы, здоровья или чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Затем, осушив и опрокинув чашу, он касается ею макушки, чтобы все видели, что он выпил все, и желает здоровья тому господину, за кого пьют».

Главным развлечением царя и его бояр была охота на разные виды дичи с собаками и соколами, и за вырубку леса или убийство даже зайца в окрестностях Москвы налагался большой штраф. Охотились способом, очень похожим на тот, которому раньше со страстью предавались великие ханы на равнинах Татарии. Огромное множество зайцев и прочей дичи загоняли в огороженное сетями место, а созывали бояр на охоту таким посланием царя: «Мы выехали на свою забаву и позвали и вас принять участие в нашей забаве, чтобы вы несколько развлеклись этим. Садитесь на коней и следуйте за нами». Княжеское охотничье платье состояло из белого колпака, украшенного драгоценными камнями, а впереди золотыми пластинками наподобие перьев, которые качались в такт движениям его головы; платье было расшито золотом, а на поясе висели два ножа и кинжал. Его сопровождали три всадника, а также гончие, борзые и другие собаки всевозможных пород. Загон охраняли другие всадники и солдаты, чтобы никакая дичь не сбежала; и каждый знатный человек являлся со своими собаками, которых спускал после того, как царь отдавал сигнал к началу охоты. Но все участники этого развлечения надевали рукавицы, так как московиты считали собак нечистыми животными, а прикоснуться к ним голыми руками значило оскверниться. По окончании охоты убитую дичь собирали и пересчитывали, и самыми удачливыми считались те, чья собака задушила больше всего зверьков. Затем часто доставали ястребов и соколов, с которыми русские охотились даже на лебедей и журавлей; и когда оба вида охоты заканчивались, знать удалялась в палатки, временно установленные неподалеку, где князь, переодевшись, принимал на троне из слоновой кости бояр и послов. Выразив ему свое почтение, гости рассаживались по местам, и слуги вносили варенья, сахар и другие кушанья, которые подносили царю, стоя на коленях; и как только отдых заканчивался, все садились в седла и возвращались в Москву. Уезжая из России, Герберштейн получил в дар от Василия деньги, множество сабель и мехов, несколько собак и редкие яства и образцы природных богатств империи.

Василий отправил послов к германскому императору, королю Польши и римскому папе; а также с того времени Россия, по всей видимости, поддерживала постоянные дипломатические отношения с Портой. Московиты в ту эпоху начали порой выходить за пределы своих владений, но в основном в сторону Азии. В 1468 году тверской купец Афанасий Никитин отправился в Индостан и Цейлон и оставил рассказ о своем путешествии; и даже во время владычества монголов множество кающихся и давших обет отправлялись паломниками и отшельниками к святыням Палестины и к местам рождения и погребения всевозможных знаменитых святых.

Иван Грозный в 1583 году послал двух купцов – Коробейникова и Грекова с даром в 77 тысяч флоринов патриарху Константинопольскому и Александрийскому и монахам, охранявшим Гроб Господень, прося их непрестанно молиться за душу его убитого сына[251].

Примечание к главе 3

Афанасий Никитин, тверской купец, видимо, побывал в Ост-Индии с торговыми целями. Он сопровождал Василия Папина, которого царь Иван III послал с подарком – кречетами для шаха Ширвана (сына Ахмада, последнего хана Сарая), и перед дальней дорогой Афанасий помолился о благополучном путешествии в Троицком монастыре на гробницах мучеников Бориса и Глеба. В Астрахани его схватили и ограбили татары, но потом по вмешательству Хасан-бека, посла Ширван-шаха, его отпустили, он проследовал в Баку, где, по его словам, горит огонь неугасимый (источники сырой нефти). Затем он пересек Каспийское море и отправился в Бухару; после того перешел персидские провинции, прибыл в Ормуз и оттуда поплыл в Чаул, город к югу от Бомбея. Его особенно печалила утрата молитвенников, которые у него украли в Астрахани, но тем не менее он усердно соблюдал все праздники и посты русской церкви, если ему удавалось узнать, на какой день они приходятся. «Господи Боже Вседержитель, Творец неба и земли! Не отврати лица от рабища твоего, ибо в скорби пребываю», – сетует Афанасий. Свою книгу он начинает так:

«За молитву святых отцов наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, раба своего грешного Афанасия Никитина сына.

Записал я здесь про свое грешное хождение за три моря: первое море – Дербентское, дарья Хвалисская, второе море – Индийское, дарья Гундустанская, третье море – Черное, дарья Стамбульская.

Пошел я от Спаса святого златоверхого[252] с его милостью, от государя своего великого князя Михаила Борисовича Тверского, от владыки Геннадия Тверского и от Бориса Захарьича.

Поплыл я вниз Волгою. И пришел в монастырь калязинский к святой Троице живоначальной и святым мученикам Борису и Глебу. И у игумена Макария и святой братии получил благословение. Из Калязина плыл до Углича, и из Углича отпустили меня без препятствий. И, отплыв из Углича, приехал в Кострому и пришел к князю Александру с другой грамотой великого князя. И отпустили меня без препятствий. И в Плес приехал без препятствий.