Скиф - [36]

Покончив с дневными трудами, полководец просиживал до зари над верноподданническими донесениями своей божественной возлюбленной, в которых довольно часто воспевал подвиги своего этера. А Филипп мучился: он жаждал этих подвигов, но до сих пор даже в глаза не видел вражьих воинов…

Юноша не понимал Армелая: старый солдат, увенчанный славой, стал галантным поклонником гетеры. И все-таки привязанность к нему полководца порой трогала Филиппа до слез. Сквозь сон он не раз слышал, как Армелай вставал и набрасывал на него свой плащ. Из-под полуприкрытых ресниц Филипп видел, с какой глубокой нежностью смотрит на него этот суровый старый солдат.

V

На красно-бурой земле ни маслин, ни лавров. Редкий колючий кустарник. Голые горы, плоские, иссеченные морщинами. Казалось, в песок, оцепенев от зноя, зарылось слоновье стадо. Изредка в пепельно-буром раскаленном безлюдье попадались города-сады, белые дома и густая зелень.

Переходы становились все мучительней: зной, пыль, вечная жажда — солнце, солнце. Ни тени, ни прохлады, ни влажного бриза. Даже ветры, как из печки. Воды не хватало. Филипп залпом выпивал с утра всю порцию. К полудню начинались мучения. Армелай заставлял пить из своей фляжки, пытался смачивать ему виски, темя. Филипп негодующе крутил головой, отъезжал в сторону от верховного стратега.

Одного слова Армелая было бы достаточно, чтобы воды принесли вдоволь, но старый полководец даже для сына Тамор не желал поступиться воинской честью. И Филипп радовался этому: его херсонесский кумир снова достоин был поклонения!

Таксиархи обращались с этером своего вождя с подчеркнутой учтивостью, но дружбы пока никто ему не дарил.

Солдаты же любили Филиппа за приветливость и бескорыстное заступничество. На привалах они делились с ним сладкой джудой, ободряли: скоро откроются горы, там, на горах и в долинах, растут лавры, дубовые рощи, текут буйные речки, а на берегах этих речек можно встретить нагих и полунагих нестроптивых красавиц…

Солдаты подбадривали друг друга, шутили, Филипп же всему верил.

Продвижение войск неожиданно приостановилось. В шатер царя пригласили всех полководцев. Надо было окончательно уточнить план военных действий. Он был прост и вполне выполним. Основными силами прорываться к Египту. На прибрежные провинции — Вифинию, Римскую Азию и Киликию обрушатся войска Тиграна Армянского, отрежут римлянам морские коммуникации. Он же, Митридат, и Пергамец — Аристоник Третий ударят на собранные в кулак римские легионы с севера. Опрокинуть линию римской обороны у Иудеи и — к горным проходам Синая! А там понтийцев ждет Птолемей Авлет, потомок диадохов. Он уже признал владыку Сирии своим братом, законным царем Пергама.

Покрытый пылью дорог, в шатер вошел Армелай.

— Мы ждем тебя, — дружелюбно приветствовал его Митридат.

В совете заседали таксиархи, облеченные властью не менее как над сотней турмов, то есть пятью тысячами всадников. Македонцы и персы-полукровки, они вели свой род от Солнца и Александра. По левую руку от Митридата сидел в белоснежном бурнусе шейх Счастливой Аравии. По правую руку царя ложе пустовало. Армелай занял свое место.

— Солнце, я весь — уши.

— Ушей хватает, лучше порадуй нас разумным словом, — улыбнулся Митридат. Он был в прекрасном настроении.

— Сирия — центр фронта, — начал Армелай. — Что пишет Аридем?

— Я не знаю такого имени, — величественно прервал его Митридат. — Из Антиохии, столицы Сирии, я имею вести от брата моего, царя Аристоника Третьего. Он просит прислать опытных в ратном деле таксиархов в доказательство нашей дружбы. У него шестьдесят тысяч воинов, но они не объединены ни в фаланги копьеносцев, ни в турмы всадников.

— Государь! — вскочил стареющий красавец перс. — Мой род от Дария и Кира. Персида склонилась перед Александром, но перед беглым рабом…

— Кто говорит о беглом рабе? — с гневным изумлением взглянул на дерзкого Митридат. — С тех пор как Рим грозит рабством всему человечеству, свободен лишь тот, кто храбр.

— Государь! — подал голос чернобородый гигант Каллист. — Мы все знаем, что господин Сирии не внук Аристоника.

— Вот как? Вы все знаете? — Митридат насмешливо скривил рот. — Никто не был при своем собственном зачатии. Почему же царь Аристоник Третий должен составлять исключение? — Брови Митридата сдвинулись. — Нам надо набрать сто таксиархов и направить их во главе с легатом к нашему брату царю Аристонику Третьему. Армелай!

Верховный стратег поднялся.

— Царь, я твой раб, но будет ли разумно… бросить войско?

— Совсем неразумно! Поэтому ты пошлешь своего этера. — Митридат расхохотался. — Эти господа боятся уронить свою честь, но сыну гетеры не обидно везти привет сыну рабыни…

Армелай качнулся.

— Царь…

Митридат прервал его:

— От того, что ты потерял голову, блудливая коза не станет ягненком. Ты проводишь меня ко сну. — Царь оперся на плечо своего полководца.

Стратеги и таксиархи вышли. Честь вести вечернюю беседу с царем наедине выпала Армелаю.

— Друг, — Митридат привлек к себе стратега, — мы оба немолоды, зачем же ты срамишь свои седины?

— Царь, где, в какой битве покрыл я себя позором?

— Друг, — Митридат легко опустился на ложе, — ты и я — старые вояки. Я знаю, когда ты вел моих солдат на римские твердыни, ты выбрал тех, кто пьет из ручья, не припав ртом, как зверь, а даже в зной и усталость черпает воду горстью. Зачем же ты на старости лет припал всем сердцем к грязной луже и не можешь оторваться?