Скелет в шкафу - [36]

А однажды в электричке встретил Таю, кинулся к ней, а она так равнодушно на меня посмотрела, как на столб.

– Ты чего, – говорю ей, – Тайка? Я же тебе рад! Ей-богу! Как твои дела, как дочка?

Она на меня смотрит, а глаза у нее с безумием, это точно, и говорит тихо-тихо:

– Люди – сволочи, гады, мразь… Любого человека можно казнить сразу. И это будет только справедливо.

Я от нее просто шарахнулся. А она мне вслед:

– И сделаю это! Клянусь, сделаю!

Дома я рассказал жене и получил небезынтересный ответ: она, мол, с ней абсолютно согласна.

Потом мы узнали, что Тая работает медсестрой, дочь ее, Лиля, вроде тоже пробовалась сниматься у Красицкого, но что-то там не вышло… Я спросил как-то у Ольги, мол, знакомая девочка пробовалась, не знает она, что и как? Ольга посмотрела на меня удивленно и ответила: «По-моему, ты знал, что никакие кинодела меня никогда не интересовали. Этих девочек, этих мальчиков всех не упомнишь, даже если будешь очень стараться». Тогда же я спросил, будет ли сниматься в кино Света?

– А какие у нее данные, по-твоему? – спросила она удивленно, как бы, мол, и никаких.

– Красивая, – сказал я.

– Это ее горе, – ответила она. – Ей четырнадцать, дают семнадцать, она охотно с этим соглашается и уже давно готова на все.

Я тогда ночь не спал, все думал, думал… Ольга со мной говорила так, как будто во всем этом моя вина. А я виноватым чувствовал себя по другой причине, что отдал девочку как не нужную себе в чужие руки. А через несколько дней мне ее пришлось нести всю в крови от Красицких в свой дом. Я нес и орал, как ненормальный, как псих последний. И что-то я, видимо, не то говорил, про вину свою и прочие грехи, потому что Тая, которая начинала делать аборт и не сумела, поняла, что я виновен, такой-сякой, перемазанный. Дальше была жуть, потому что и сестра моя, и Тая, и даже жена стали говорить об этом, как о деле действительно свершившемся. Я не в себе оттого, что девочка четырнадцати лет лежит распорота, а они мне: «Вот ты какой! Вот ты какой! Тебя судить надо! Тебя повесить мало!» Я хоть и был сдвинут, но не мог же я при Светке, при сестре, при Тайке объяснять, что это моя дочь! Вышел во двор, вызвал бабу свою: «Ты что мелешь? – спрашиваю. – Ты же знаешь, кто она мне! Останови их!» «Нет, – говорит, – я тебе, наконец, отомстила. Тебе бежать надо отсюда, а еще лучше умереть. Не сделаешь – опозорю уже окончательно. Я дня этого, знаешь, сколько ждала!»

Тогда я и уехал с сестрой. А там она меня «похоронила». Документы новые сделала, и я растворился на просторах родины чудесной. У меня, слава богу, хорошая семья, два сына, но младшему нужен другой климат. Он у меня астматик. Я приехал сюда на разведку. Все-таки больше десяти лет прошло. И ничего за мной плохого нет. Вечером подошел к дачам. Всюду свет. У Красицких. У вас. У меня… В смысле в моем доме. Музыка. Телевизоры фурычат. Моя бывшая трепыхается под пленкой парника. Мысль у меня мелькнула. Плохая, подлая. Завалить на нее парник. Плевое же дело. Такой зуд по мне пошел. Я так рванулся, но не к парнику – обратно. Получается, что я тоже вполне сволочь, – могу человека порешить… Но оказалось тогда – не могу. Решил, что нечего мне тут крутиться, потому как и мысль – есть грех. Иду весь не в себе, аж мокрый от внутренней подлости, а она руки расставила и стоит поперек пути. Тая.

– Ну, – говорит, – мы с тобой, как лешаки… Я-то свою мысль знаю, а твоя какова будет?

– Какая мысль! – как бы смеюсь я. – Любопытничаю…

– Этот номер у тебя не пройдет. Ты тут не зря, и я тут не зря. Давай сложим это вместе. Вместе всегда легче.

Мне бы в этот же день уехать и чтоб меня больше никто не видел, но я все еще был под воздействием собственной подлости. Я ее как бы в лицо узнал.

Я Тае по-хорошему все рассказал, про семью, детей, про астму.

– Ясно, – сказала Тая. – Твоей бывшей хорошо бы окочуриться. – Вроде она видела тот парник, который я готов был на свою благоверную завалить… Мы как бы стали подельники преступления. – Ты, говорит она мне, меньше всего стесняйся. Мы давно все живем во всеобщем позоре, и что там наши с тобой стыды?

Она рассказала, как послала свою дочь на пробы к собственному отцу, как тот «раскатал на нее губки», сначала на ее талант, а когда там все отпали и утвердили ее единогласно, полез к ней с лапами – «мяска молодого захотелось». Так сказала, что у Лили от этой его попытки случилась нервная истерика, и она заявила матери, что ни за что никогда и ни в коем случае ни в какое кино не пойдет. Тая-то думала раскрыть Красицкому глаза, что эта талантливая красавица – его дочь, а «эта дура» сбежала с каким-то молодым чучмеком, только ее и видели. Тая в какой-то момент была даже рада: все кончилось грубо и просто. Она осталась одна, на себя хватает. Подрабатывает уколами. Ее уважают. Родители простили именно за благородство ее труда. Одним словом – слава богу! А недавно дочь приехала – муж погиб на Кавказе, на руках дите. Ни обувки, ни одежки, ни крыши над головой. Нищета, и только. Она кинулась к Красицкому, чтоб тот помог хотя бы прописаться, дал бы какие-то вещи от своих баб… «Он меня выгнал. Я, сказал, тебя не знал, не знаю и не могу знать… А от кого ты родила, я при свечах не стоял… И хохочет своим вонючим ртом… Мне надо, чтобы он признал Лильку и чтоб ей от него причиталось. И знаю, как это сделать… Ты мне поможешь…» Я ей говорю: уезжаю, мол. «Неважно, – отвечает, – важно, что ты уже тут был и наследил». И я, как идиот, остался из-за страха, на тот случай, чтобы меня не втянули во что-нибудь без меня. Чтобы себя остеречь. Понимаете, как я попался?