Скелет в шкафу - [33]

– А ты не спросил, откуда она это знает?

– Она сказала, что время от времени делает Красицкому уколы, что они старые приятели, но раньше их добрым отношениям мешала жена Красицкого, а сейчас, мол, все налаживается.

– Как ты попал в дом?

– Она дала мне ключ. Я боялся, что вы меня заметите, поэтому пришел в субботу рано утром. Тася сказала, что вы в этот день из-за жены встаете поздно. Я был в шесть утра. Вы спали. Потом она мне сказала, что заберет вообще пистолет и отдаст мне. Я сказал, что просто не возьму – куплю. Она сказала: «Да ладно тебе, тоже мне ценность, возьму с тебя один доллар». Я даже купил доллар… – Коля достал его из бумажника и положил на стол.

– Мне-то зачем? – спросил Юрай. – Спрячь.

Но доллар так и лежал на столе, и его чуть не унесло сквозняком, когда открылась дверь и на пороге возникла Анна Белякова.

– Я уже ненавижу эту вашу дорогу, – сказала она. – Чего это у вас летают доллары?

– Да такой мы народ. Плевали мы на них, – ответил Юрай.

– Ну как же, плевали? – усмехнулась Анна. – Совсем даже нет. Вот сын на похороны не приедет, а к дележке наследства, как пить, объявится.

– И много наследников?

– Откуда-то из деревни Крюково, нет, правда, я не шучу, возник брат. А в Вышнем Волочке живет, оказывается, сестра. Мне донесли, что какое-то внебрачное дитя открыло роток… Вот это полная безнадега, скажу я вам. Красицкий – охальник, лапальник, но не насильник. Я его как облупленного знаю… Ну подержится за молодую талию, ну пощекочет ушко – и все. На большее у него просто-напросто не хватит храбрости. Он трус как сто зайцев. Его берут на понт, как говорят урки.

И все снова встало дыбом… Если не верен главный посыл, то как быть с тем, что из него выросло и было принято за основу? Юрай ведь уже испытал облегчение от завершенного самой жизнью дела, а пришла заполошенная женщина, бросила туда-сюда слова, и нет завершенности, все натянутое – обвисло, все выпрямленное – скривилось.

Следствие ни в какие другие дебри вторгаться не хотело. Анна стоически взяла все на себя. Похороны Красицкого, по слухам, были почти безлюдны. Но это Юрай знал от других, а вот на похороны Таси он ходил сам. Барак, в отличие от студии, хоронил Тасю хорошо, широко и по всем правилам. С отпеванием в церкви и даже ритуальным плачем «на кого ж ты нас покинула». Но главным в похоронах было чувство глубокого удовлетворения покойницей.

Тасей гордились, ею хвастались. Не каждый день случаются такие истории в барачной жизни. Люди высоко оценили Тасино справедливое отмщение и требовали, чтобы Тасина соседка вынула со дна сундука черный гипюровый платок и надела его на голову Лильке-сироте, оставшейся без такой замечательной матери, которая готова была ради дитя на все, вплоть до смерти…

Вот на дочь Таси и смотрел впервые так близко Юрай, вспоминая, как видел ее на фоне сиреневого куста однажды ночью…

…Между прочим, уральские самоцветы пропали в этот же период, а кусочком камня деревенские мальчишки менялись потом по своему разумению.

Она была хороша собой, дочь Лилия. В черном гипюре особенно. Юрай пытался представить ее десять-пятнадцать лет тому назад.

Его пригласили на поминки. Как гостя московского, Юрая посадили рядом с сиротой. На пальце у Лилии сверкал красивый перстень с изумрудом. Зеленому камню было тесно в оправе, он выламывался из нее, и в этом своем независимом порыве казался особенно красивым.

В разговоре стало ясно, что Лиля переедет в комнату матери, – барак дал добро, – пока не решится вопрос о главном наследстве. Имущество Красицкого барак делил с энтузиазмом, с сознанием полного своего права. Американский сын в расчет не брался: «Ему что, там мало?»

Юрай вернулся с поминок и сел на крылечко. Вокруг оглушительно горела рябина. Он вспомнил: это Тася сказала ему, что все главное в ее жизни случается именно в рябиновое время. Вечером приехала с работы Нелка, сообщила, что взяла Юраю билет к маме на четверг. Надо за оставшиеся три дня все собрать, закрыть и сниматься отсюда… Нечего тут больше делать… Бог с ним, с бабьим летом.

– Я за пару дней найду машину… Какое же клятое место подсунул нам Леон… Я уже боюсь здесь ночевать.

Ну как ей после этого скажешь, что в нем, Юрае, все встало дыбом и незаконченность всей этой истории просто вопиет в его душе, требуя полной ясности.

– Тебя это не касается, – как будто почувствовала Нелка. – Мы тут никто. Просто рядом жили. При тебе случилось и закончилось. А то, что концы с концами не сходятся, так это вообще не твое дело.

А между прочим, Юрай ни словечка не сказал Нелке про свои сомнения. Ни словечка. Для измученной и уставшей жены он оставил официальную версию – версию милиции – двойное самоубийство. Что же тогда она имела в виду, когда говорила, что концы с концами не сходятся?

– Да вроде бы все сходятся, – осторожно сказал Юрай.

– Знаешь, – заговорила вдруг Нелка. – Электричка, если на ней ездить каждый день, в одно и то же время, становится почти домом. Все уже знакомы. Начинаешь здороваться. Узнаешь обстоятельства жизни. Маленькие тайны. Большие секреты. Я наблюдала зарождающиеся романы и измены, совершаемые между остановками. Любовь железнодорожных пролетов. У покойной Таси был мужчина. Я видела, как он иногда ждал ее на платформе в Тарасовке всегда возле третьего вагона от конца, в котором она ехала. Здоровущий мужик. Я его звала Микула Селянинович. Весь в бороде, усах, в очень сильных признаках плоти. Тася выходила, и они шли вместе. Это было нечасто, но как-то запомнилось. Однажды я ехала с ним от самой Москвы до его Тарасовки. На него смотрели женщины как на яркую мужскую особь. И я думала, что он нашел в нашей Тасе? Такой никакой рядом с ним.