Скелет в шкафу - [16]

Он остался жить, а вот забыть не забыл. Ни странных видений чужих ему людей, ни странных посещений людей ему знакомых.

– А Тася как тут оказалась? – спросил я у мамы.

– Она так за тебя нервничала, так нервничала. Я, говорит, в нем вполне была уверена, что ничего плохого с ним не станется.

«Я псих, – думал Юрай. – Человек пришел с добрыми намерениями. А, собственно, почему она мне должна была рассказывать об аборте? С какой стати? Это меня не касается. Я лезу не в свое дело. Меня это не касается. Мне важней иметь сестру для массажа, чем тайну, как вошь в кожухе».

Тася, как почувствовала эти мысли Юрая, пришла снова с густым клюквенным морсом и двумя тугими головками чеснока.

– Стригите его в еду. И вкуснее будет, и полезней.

На этот раз она села на стул, спиной к окну, и он впервые – так получилось – увидел ее прямо в лицо «в обтравочке солнца». Увидел и рассмотрел. Она когда-то была красивой, эта изношенная, усталая женщина. Солнце в спину вычернило ее лицо, скрыв морщины и подчеркнув породу, тонкую кость. Даже волосы ее, какие-то изначально плебейские и унылые, подсветились, взбодрились, и можно было представить, какими были в молодости.

– Тася! Извините за нескромность, вам сколько лет? – Ну и черт с ней, с деликатностью, если ему просто до смерти надо знать, сколько ей лет.

– Мне? – переспросила Тася. – Мне много…

– Конечно, это свинство с моей стороны, – засмеялся Юрай. – Но вы сейчас так сидите, что вам и тридцати не дашь…

– Как же… Как же… Не дашь… Это я сегодня выспалась. Спала как ребенок… Я и забыла, что так бывает… Мне сорок семь… Старуха… Как подумаю, сколько еще до пенсии, икры сводит.

Она быстро засобиралась, снова стала говорить про чеснок, одернула на нем одеяло и уже почти ушла. Но вдруг остановилась.

– Мне так перед вами неудобно, – сказала она, – что я получаюсь вроде как брехуха. Вы спрашивали про аборт, я думала, что про него все забыли… Но он был, был… Светлана сама напилась каких-то лекарств, у нее началось кровотечение. А я тогда зашла к Кравцовой за семенами огурцов. Светлана сама дошла до нее, за ней кровью капало, ну я сделала, что надо, а Кравцова дала травяной настой, чтоб остановить кровотечение. Вот и все. Живая же осталась. Никто так и не узнал. Ни один человек.

– А золовка? Там же была золовка!

– Да господь с вами! Какая золовка? Я и Кравцова… И никаких осложнений потом у нее не было. Менструации пришли вовремя. А чего она на это пошла? Так она еще школу не кончила. Я тогда, когда вы спросили, чего-то сдуру испугалась. А чего, спрашивается? Сколько лет прошло! Но все равно неприятно, я ж «Скорую» не вызвала, родителям не сообщила. Меня за такое и посадить могли… Вот и вся тайна…

В тот день мама поехала на дачу, чтоб приготовить все к его возвращению. Погода стояла теплая, дождей не предвиделось. Мама собиралась пожить с ними недельку, чтоб дать передохнуть Нелке. Юрай с тоской думал, как он тяжко обвис на руках своих женщин. Смешно сказать, но кормит его квартира, которую он сдает музыканту. Хорошенькое спасибо он имеет от соседей, но парень платит хорошо, а главное – вперед. «На это можно поболеть, – сказала Нелка, – нетяжелой болезнью. У тебя такая… Ты просто набитый дурак». «Побитый», – поправлял он. «А можно вместе? – смеялась Нелка. – Набитый побитый».

Сейчас они поедут с мамой на дачу, Тася продолжит делать ему уколы, а когда вернутся в город, он напишет свой мистический роман.

«Не напишу, – вдруг четко сформировалось в мозгу. – Если будет так, как я подумал – не напишу!» А как он подумал? Они вернутся на дачу, а Тася продолжит уколы. Так вот. Он не хочет больше уколов. И вообще, и от Таси.

Странный этот вывод, да еще после того, как она принесла ему клюкву и чеснок, как повинилась за ложь, вместе не связывались, но было именно так: надо будет отбиться от уколов во что бы то ни стало. «Я против Таси ничего не имею, я просто не хочу, и все».

Врачи же сделали ему такое назначение. Без медсестры, получалось, никуда.

Последнюю неделю в больнице Юрай осваивал нехитрое дело – самостоятельные инъекции. В глазах мамы и Нелки он был просто жлоб, которому жалко денег. Юрай не спорил, мама невероятно смущалась перед Нелкой за невысокий моральный потенциал сына, Нелка дернула плечиком, мол, подумаешь, нашел резерв экономии. Лучше б сидел и писал роман, дурачок.

Вернулись на дачу. Главной новостью для Юрая было то, что Красицкий в шелковом стеганом халате приветствовал его очень радушно и первое, что спросил, играет ли Юрай в шахматы? Очень обрадовался, что у Юрая в юношестве был разряд, сказал, что это самое то – два нездоровых мужика будут утешаться игрой.

Юрай не знал Красицкого раньше, а потому не мог сделать вывод, насколько тот изменился в горе? Ну сутулится, ну берет с собой палочку, но, может, он всегда был сутулый? Может, и палочка была с ним всегда? Обихаживала Красицкого Анна, привозила из города сумки, готовила еду, открыв в доме все окна, потому что, как правило, все у нее горело и чадило.

«Как они потом могут это есть?» – удивлялась мама. Но однажды после особенно сильного и горького дыма Анна принесла им на тарелочке крохотные пирожки, они были невероятно вкусны, и получалось, что не всякая логика – логика. А потом случилось еще одно наблюдение, хотя тут явно найдено не то слово… Ибо касалось наблюдение слуха, а не глаза… Анна Белякова, оставив на террасе пирожки и сказав какие-то приличествующие случаю слова, стала спускаться с крылечка, и Юрай вспомнил, что именно эту мелодию выпевали ноги, подошвы и приступки в тот вечер, когда некто шарил ручным фонариком в даче Красицкого. Он потом играл в шахматы с соседом и слушал, и слушал этот перестук, потому что у Беляковой в тот день был большой хозяйственный аврал: она уезжала на две недели на остров Кипр и забивала Красицкому холодильник под самую завязку.