Скелет в шкафу - [11]

– Не пойду, – твердо пообещал Юрай. – Я ж не знал, что у вас тут такие места…

– Теперь знай, – назидательно произнесла Кравцова. – А я ей говорила: не ходи к собаке, ну закопала – и забудь. Она же мне глупости в ответ: «Мой беби меня ждет». Дождался… Может, она с ним жила, как ты думаешь? Некоторые живут с животными.

– Да бросьте! – почему-то оскорбился за Ольгу Юрай. – Случается, конечно, но это редкая патология…

– Нашего народу много, – философски ответила Кравцова. – У нас даже если редко, все равно в большом количестве получается. Это нам про себя надо знать.

«Она права, – думал Юрай, возвращаясь домой. – Мы страна больших количеств. Наши малости – ого-го! Их бояться надо… Количественный мы народ, количественный…»

«Странная женщина, эта Кравцова, – думал Юрай. – Непонятно, сколько ей лет. Пятьдесят или семьдесят? Временами совсем старуха. А вот заговорила страстно про негожее место, и подумалось, что сила в женщине не истощилась, что изнутри она куда моложе и горячее».

Это ненужное ему открытие повело его опять к могиле собачки, а не домой, до которого было уже рукой подать. Непостижимая логика наших чувствований и разумений толкнула Юрая назад, потому что он понял: негоже оставлять на земле какую-никакую улику. Надо взять: старую пачку от папирос, чтобы убедиться окончательно, что она старая.

Но пачки не было. А когда он своим небыстрым ходом подходил туда, где она была, то явственно слышал, как смачно хрустнули ветки от тяжелого хода там, где уже вовсю должен был начинаться лес.

Вечером у него подскочила температура, а Нелка именно в этот день решила остаться в Москве, «чтоб помыться по-человечески». Юрая аж взбрасывало на кровати, такой был озноб. К середине ночи он просто стал терять сознание, и тут пришла Кравцова. Юрай плохо видел и плохо соображал, а женщина поила его каким-то питьем, натирала чем-то его виски, палила какие-то свечки. К утру он уснул, а Кравцова еще долго сидела на крыльце, глядя на сереющее небо, и думала, что не будь у этого парня зажженных окон, она бы и не сообразила, что он помереть может. А так – обратила внимание. И как после этого не верить в судьбу? Именно в этот день не приехала его жена, именно в этот день он поперся на «черное место», а после этого – Богу-то слава! – зашел к ней, а она после этого все думала – минет его беда или не минет? Думала и смотрела в его окна, а они все горят и горят, горят и горят. Вот пришла и, слава, слава богу, ухватила, что называется, за кусок рубахи. Еще чуть-чуть, и ушел бы мужичок в неведомые края, а почему – так бы никто и не узнал. Под утро Кравцова людей всегда жалела. Стоило их какое-то время не видеть, и отступало постоянное неприятие людской природы, которая Кравцовой не нравилась настолько, что она не считала нужным это скрывать. Счастье Юрая было в том, что он заболел с ночи. В то самое время, когда ночная женщина Кравцова теплела душой.

Утром Юрай проснулся мокрый как гусенок и абсолютно здоровый. В комнате чудно пахло, и было странное ощущение, будто его хорошим душистым мылом вымыли изнутри, он как бы лучше слышал и видел, воздух, входя в него, достигал каких-то немыслимых глубин и дальностей, живот был втянутым и плоским, как в его четырнадцать-пятнадцать лет. Хотелось есть. Безумно хотелось есть.

Открылась дверь, и появилась Кравцова.

– Тебе сейчас нужна манная каша, – сказала она, и тут он вспомнил, что ее руки с ним что-то делали ночью и ему было почему-то плохо от одного этого воспоминания.

– Не думай, – сказала Кравцова. – Не возвращайся туда. Ешь кашу…

Юрай ел жадно, но и смущаясь этого. Проходила оглушительность внутренней чистоты, но он возвращался, хотя чуть было не кончился вовсе…

– У меня, говорят, в детстве были такие температурные приступы, – объяснил Юрай. – Меня вылечила бабка. Мама пошла на это и имела неприятности на работе.

– Ну, считай, я тоже бабка, – усмехнулась Кравцова. – Только это у тебя не детское. Другое…

Она поджала губы и смотрела на Юрая, ожидая, что он сам все поймет и скажет.

Но Юрая занимало не это. Его занимала гостья-спасительница, причудливо вплетенная в семью режиссера Красицкого. С какого боку? Почему? По закону соседства? Не тот случай… Вчера она рассказала ему, что тоже кого-то спасла в их семье… Чертова манная каша, от нее не оторваться, но с ней уходит божественная ясность промытого пробуждения.

– Черт знает что! – воскликнул Юрай. – Я был как новенький. А от вашей каши стал абсолютно вчерашний.

– Ну и слава богу! – сказала Кравцова. – Ничего плохого в этом нет.

– Но у меня были ответы на все вопросы, а сейчас – как всегда. Одни вопросы.

– Разберешься! – бросила Кравцова. – Это умершие знают все, а ты, слава богу, еще живой! И тебе все знать не положено.

Кравцова ушла, а Юрай подумал, что если писать роман, то уже все фигуры, считай, расставлены. Криминальный аборт – он его кончит смертью, медсестра, которая сядет за это в тюрьму. Представилась Тася на скамье подсудимых, затюканная, с плохо промытыми волосами, висящими абы как, а супротив нее импозантные Красицкие в своем горе и в своей силе. Нет, Тасю надо будет спасать, тем более, что все будут на ее стороне. И никто… Никто и не вспомнит в зале несчастную Светку. Здесь будет происходить классовая борьба, а народ судов изначально знает, кто виноват. Смерть из игры выйдет – это нам пара пустяков о ней забыть и встать на сторону убивающего, потому что на нем костюмчика, который сидит, нету, а на Ольге он нарисует отвращающе красивый наряд, чтобы гневу супротив классового врага было больше.