Сказы - [21]

Камчатная скатерть

Глубока-широка Волга-матушка. Стар и славен город Ярославль. Несчетны цветы весной на лугах заволжских.

Подстать привольицу-раздольицу вешнему скатерти камчатные ярославские с цветами лазоревыми, с узорами невиданными. Не част-крупен дождик поливал их, не солнце красное согревало, не сыра земля те цветы, узоры раскрасила добрым людям на радость, на любование большим городам по всему белому свету.

— Политы были те цветы лазоревы, узоры хитроумные слезами заглавного ткача-переборщика. Взрастили-то их, взлелеяли неуставные руки умелые, в мозолях да в трещинах. Вымерены, выверены точным глазом. Хоть и бедная голова, но вдумчивая разузорила те салфетки, скатерти.

Все бы хорошо, одно, слышь ты, плохо: накрывали теми скатертями чужие столы, боярские, дворянские, а то и царские. Пировали пиры за теми зваными, бранными столами; мед рекою лился, да все мимо нашего рта. Не только чарочкой угостить, добрым-то словом мастера помянуть забывали. Им-то что!..

Старые люди знавали: ой как солоно было за переборным станом ткачу-переборщику. Камчатное белье ткать тяжелее, чем в гору камни таскать. Скатерть да салфетка любят веселую расцветку, с улыбочкой. Расцветка-то на ткани не пером писалась, не кистью, все той же уточной ниточкой набиралась, ниточка к ниточке, и вдоль, и поперек, и накрест, и в обход.

Переборный стан во сто раз похитрей подножечного. Скатерть браную соткать, особливо, как бывало, к царскому двору, это не то, что кусок тика или чешуйки. За переборный стан из сотни ткачей, может, один погодится, да и то не всякий. На переборном-то на один волос сфальшивил заглавный, выкрикнул не тот номерок, переборщик дернул не за ту ниточку, вот те и дыра на скатерти. В таком разе зачинай узор сызнова.

А в старину-то как было: дыра на новине — прут на спине. Хуже того: через твое доброе старанье родного края навек лишишься. Не приглянулся мастер хозяину, не горазд в своем деле, сначала по-домашнему накажут, потом упекут на Камчатку.

Да, братец мой, хороши, цветисты были ярославские скатерти, мягко, бело белье камчатное, сколько милостей нахватал хозяин мануфактуры от царицы Катерины. Но однажды так угодил ей скатертью, что упала царица в обморок, а все бесценные труды ткачей по воле, по прихоти прахом пустила, по ветру развеяла.

В те поры ровно ураган по всем селам, городам прошумел. С понизовья широкого, с далекого Урала — вольный ветер повеял. Беглых объявилось много, как в лесу опят после теплого дождя. Да и то сказать: от добра добра не ищут.

Раз из спального сарая утекли пятеро ткачей Ярославской мануфактуры. Деньги за всех содержателем плачены. Все пятеро — приписные, к мануфактуре привязаны по гроб.

Содержатель наведался в сыскное заведенье: мол, нет ли у вас беглых каких.

— Как не быть? Их каждый день приводят. Вчера пятерых захватили. В кузиловке, глянь, не твои ли?..

Пошел в кутузку. Кутузка в подвале каменном. Оконце под самым потолком, как в скворешне, да вдобавок решетчатое, за железом. А там полеживают пятеро молодцов на полу. Один — детинушка богатырь, по всей стати ему на стругах плавать. Заводит он с тоски-кручины:

Хороши наши ребята,

Только славушка худа.

Остальные все враз подхватывают:

Это правда, это правда,

Это правдица была.

    Не ворами нас зовут,

    Все разбойниками.

Это правда, это правда,

Это правдица была.

    Мы не воры, не разбойнички,

    Стеньки Разина помощнички.

Это правда, это правда,

Это правдица была.

Вошел хозяин с караульным в кутузку:

— Что еще за скоморошки тут?

Один дудку из сапога вытащил. Пошла весельба, как на масленице. И караульный им нипочем. Запевало Кудрявич сметил, тут же песню повернул на другой лад:

У дядюшки Петра

Мы украли осетра.

А друзья еще пуще:

    Это правда, это правда,

    Это правдица была.

Из-за Волги кума

В решете приплыла.

Веретенами гребла,

Мочкой парусила.

    Это правда, это правда,

    Это правдица была.

Тоже со сметкой парень — сразу все и свел на пересмешку.

— Не твои? — спрашивает караульный.

— Может, и мои, всех-то разве упомнишь? — ворчит хозяин, попрекает молодцов: — Небылицы плесть горазды, за переборный бы стан вас: послушал бы, как запоете.

Тут Балабилка Кудрявич вскочил:

— Сиживали и за переборным и за подножечным. Надо — самому комару камзол камлотовый соткем, блохе, императрице кафтанной, скатерть сладим. Песня делу не помеха!

Надоело, наприскучило мотаться парням. Люди рабочие. У рабочего человека от безделья душа вянет, сохнет, как цветок по осени. А им, где ни жить — так служить.

Тряхнул хозяин золотым кисетом в сыскной коллегии, ну и все шито-крыто. Чужих людей признал за своих, прибрал к рукам, заладил на свою мануфактуру. Не ошибся плут.

Балабилка-весельчак сразу сел за переборный стан. Ткет, песней сердце тешит. Прямо золотые руки: на какой узор ни глянет, снимет в точности, капля в каплю. Такие стал салфетки-скатерти перебирать, что и на царский стол накинуть не зазорно.

Молодцы послушливые за помощников, за переборщиков…

Вот однажды прискакал в Ярославль царский гонец. Белого коня привязал у крыльца к резному столбу, палаш прихватил, а сам в контору к купцу — хозяину. Приказывает царский гонец хозяину: мол, к такому-то сроку соткать наилучшую скатерть на царский стол. Таково повеление царицы. Большой праздник в град-столице затеян, на пирование вельможи пожалуют и заморские гости. Нужна скатерть в ширину-то пять аршин, а в длину — двадцать пять.