Сказки уличного фонаря - [14]

— В семьдесят пятом году, значит? — уточнил Александр Сергеевич и вспомнил, что в этот год, как раз в мае Осип Ганнибал с супругой отправились отсюда — уж не из-за этих ли разбойников?

— В семисьпятом, — подтвердил шиморский дед. — Наша ватага в селе Воютине пожгла дом у Чаадаева, который сделку на куплю заверял с Баташами… Ну, в отместку… Питейное заведение в Муроме ограбили… Лодки на Оке грабили… Ой, лихие были!.. Такие, барин, годы лихие были!

— Да… лихие, — задумался Александр Сергеевич.

— Дык! — вздохнул дед. — Любовь у Егорки была! Да такая, что, — посмотрел на Пушкина, широко раскрыв глаза, — вам, барям, не ведома.

— Что ж так? — поспорил с дедом поэт, подумав о Наташе своей. — Ведома.

Дед поковырял в носу, отёр палец о лавку и сказал:

— Дуняшу немую сиротку любил Егорка, что в семье у них жила приёмышем. Но… — вздохнул дед, погрузившись в печаль. — Но, нет у людей волюшки. У вас, барьев есть, а у нас нет…

— Ты чего это вольности говоришь? — крикнул ему, слушая разговор, Прохор.

Дед покряхтел недовольно, зло посмотрев на Прохора, и к Пушкину живо:

— Дык как были они крепостные, так Андрей старшой дабы щедрость показать и подарил Дуняшу Ганнибалу.

— Ганнибалу? — обрадовался Пушкин.

— Дык был тут… — хотел продолжить дед.

— Дед мой! — выпалил Александр Сергеевич.

— Опа! — выпалил дед. — Знать, тебя сам Бог привёл в наши края.

— Что так? — заволновался поэт, чувствуя озноб.

— Дык как оно… Говаривают душа окаянная Егоркина бродит по лесам, да страх наводит. Прямо перед тобой появилась, — посмотрел дед вопросительно на Пушкина и плечами пожал.

— Дела… — покачал головой Александр Сергеевич. — А что с этим Егором Рощиным потом стало и с его ватагой? — поинтересовался он.

Дед тоже головой покачал, плечами пожал.

— Богу весть, — ответил. — Могет в Сибирь сослали, апосля меня. А могет и повесили… Могет и четвертовали… Богу весть…

Богу весть, когда дождь хлынет и хлынул ведь внезапно, почти из ясного неба и Пушкин бросил огляд вверх на куцее облачко, а когда опустил голову, обнаружил отсутствие столетнего деда, словно под лавку провалился. Делать нечего — ехать надо в Выксу…

«Дубровский стан… — уже размышлял Александр Сергеевич в кибитке. — Приеду в Болдино, зачну роман подобно Рейнальдо Ренальдини о благородном разбойнике, как вон Рощин этот здешний… Ну да, где еще как не в этих лесах разбою быть и в тексте выплыть — от Арзамаса до Мурома торговый путь, рядом Ока. И дела лихие окаянные шайки Рощина туточки — сожжен завод Сноведской, сожжён барский дом предводителя дворянства Чаадаева… — задумал Александр Сергеевич про себя. — Где-нибудь середина семидесятых. Бедный, но благородный дворянин. Да, Рощин — чем не сюжетец, Видоку на зависть. Да и придумывать не надо — все персонажи на яву — всесильный и жесткий Андрей Баташов с его многочисленными слугами, гаремом, псарнями, рунтами — колорит для хозяина округи! Гусар Шепелев — измученный богатством граф, изнуренный всякими излишествами, — вылепливал в памяти образ Шепелева, — выгодно женившийся на молодой и богатой внучке Ивана Родионовича Баташова Дарье — в тему… Села местные — Песочное, Верея, Верейский… А названия тоже вот, нате — в Покровское село родное бабушки Марии Алексеевны можно Выксу снарядить, Ардатов в осьмнадцати верстах от Выксы, ну можно в Арбатов перекроить, Верея та же, Песочное вот село… — наблюдал поэт из окошка пролетавшее село. — Рощин, роща, дубровка, дубрава, Дубровский! — перемешивал Пушкин слова. — Ух! — улыбнулся замыслам своим. — Дубровский, Дубровский…» — кружился словопад осенний, убаюкивая в сон…

— Тпру! — с возгласом извозчика кибитка резко затормозила, заставив слететь с сиденья, что шляпа его слетела и вылетела в открывшуюся тут же дверь.

Пушкин вышел из неё, увидев несколько человек с ружьями в обветшавших зипунах. И одного высокого, спервоначалу показавшегося стариком но, приглядевшись, обнаружил молодым красавцем с поднятой шляпой в руках.

— Ваша шляпа, милый Ляксандр Сергеич! — услышал его голос из закрытого рта, из-под маленькой бородки.

— Кто таков? — спросил как можно сердито Пушкин и взял резко свою шляпу.

— Рощин я Егор, — услышал знакомое имя.

— Рощин? — удивился Александр Сергеевич. — А ты же помер!

— Как помереть! Я ждал тебя!

— Ждал? — спросил удивленно поэт.

— Ужотко ещё с Черной речки, с Кулебак вижу — едет барин весь в духе и слава его впереди бежит далеко-далеко за дремучие веки. А на животе его красное пятно!

— Пятно? — не понял Пушкин странные слова и осмотрел плащ.

— Должок, Ляксандр Сергеич, есть от рода твоего! — услышал поэт дерзкое из закрытых уст.

— Должок! Должок! — эхо разбойников среди ельника.

— Богу весть… — не желая продолжать разговор, Пушкин надел шляпу, поправил её, поставил ногу на подножку и ощутил руку Рощина на своём плече.

— Нет спокоя душе моей, — всё тот же не раскрывающийся рот услышал.

— Нет покоя! Нет покоя!.. — басили разбойники.

— Андрей Баташов насмеялся надо мной при людях, — сказал Рощин.

— Выпорол! — усмехнулся Пушкин.

— Выпала у меня в тот момент иконка Егория Победоносца, с коей не расставался я никогда и коя приносила мне удачу… Да, забрал её Осип Петрович… Верни, уж, барин!