Сказки уличного фонаря - [13]
— Давно. Лет шестьдесят назад.
— Ну-у. Я мальцом тады был… Вот помню, палили тады сильно, грохот стоя-ял! Пушки спытывали. Во-он там, — рукой махнул в сторону. — Бегали мы робятами опосля, сколков от пушек завсегда тьма была.
— Пушки, говоришь испытывали?
— Ну, да.
— А что, много осколков было?
— Много, барин. Дерьма, знать гнали много на баташовских заводах, — сказал старичок и снова начал рисовать каракули на песке.
— Вот оно что… — наблюдал поэт за движениями прутика. — Ну, а сейчас как у Вас тут жизнь? — перевел взор свой на запущенный сад с неубранной травой и повсюду валяющимися гнилыми яблоками и терновником.
— Да уж лучше, чем в Сибири! — усмехнулся старичок.
— В Сибири? А за что же тебя в Сибирь сослали?
— Не… Я не был, — ответил старичок.
— А кто был?
— Братка мой был.
— Брат? А за что?
— А за то, что в ватаге был, у Рощина.
— Рощина? Какого Рощина? — словно не слыша прежде, спросил Пушкин.
— Да-а, — потянул старичок, — Богу весть какого…
— Расскажешь? — задела Александра Сергеевича сея история.
Рядом со скамейкой, чуть не на Пушкина упало яблоко и покатилось на рисунок старичка. Тот взял его, отер о штаны и звонко откусил двумя единственными резцами. Пожевал, прищурясь, потом откусил ещё, ещё и кинул лежащей недалеко собаке. Та, виляя хвостом, подбежала к огрызку, понюхала, фыркнула и снова легла в песок.
Старичок с трудом дожевал и крикнул, брызгая слюной:
— Мару-усь!
Сзади вынырнула прошлая девица Маруся, подошла к собаке и дала ей кость. Та жадно начала её грызть.
— Откушать чаво есть? — спросил старичок девушку.
Она ничего не ответила, вытерла руки о передник и убежала.
— Так расскажешь про Рощина? — опять спросил Пушкин.
— Чаво рассказывать! — повернулся, как впервые увидел Пушкина старичок. — Ежели хошь, поезжай ко братке моему в Шиморское, он старший — ужотко сто лет ему, могеть помнит чаво. А я что, мальцом был тогда…
Стукнулись о землю ещё два яблока один за другим, старичок подбежал, взял их и, сунув в карман, попятился боком и скрылся за деревами…
VII
По дороге в Шиморское встретилось большое село Песочное. И весь путь Александр Сергеевич под впечатлением бедной константиновской усадьбы с её жителями безынтересно глядел на пролетающий разноцветный деревостой. И оживился уже в самом Шиморском, подъехав к реке. Здесь в одном месте стояло скопление лодок и ботиков и камердинер выведал у местных рыбаков, что за рубль переправиться можно, но на том берегу на дороге в Касимов не пущают. Так что рисковать смысла нет — большая оказия возвращения назад. Да и как, куда барину пешком по этой глухомани? Но, как говаривал Прохор, с паршивой овцы хоть шерсти клок — раз приехали в Шиморское, можно найти древнего шиморского деда.
И нашли ведь быстро, первый же ответчик сразу показал на почти самом краю села дом. Ветхий, с покосившимися воротами, с несразу замеченным слившимся с домом возле ворот на заваленке дедом, похожим на брата как два кленовых листа, только с целым носом.
— Здорово, сынок! — как ждал, сказал он сиплым голосом, похожим на голос брата из Досчатого, — Садись уж-ть, побалакаем…
Пушкин сел рядом.
— Ты как с барином разговариваешь? — ревниво крикнул с экипажа Прохор.
— Ладно! — манул рукой ему Пушкин.
— Дык пред Богом все одинаковы, все голенькие, что холоп, что барин! — крикнул слуге дед.
— Александр, — зачем-то представился Пушкин.
— Пускай-ть, — ответил дед, а я уж забыл своё имя-ть. Зачем оно мне? Бог и так всех знает по делам их…
Александр Сергеевич погладил бакенбарды, снял шляпу, начав теребить её в руках, спросил:
— Ты, дед, случаем не знал разбойника Рощина?
— Дык кому разбой, а кому отец родной! — дерзко ответил дед. — А на кой тебе?
— Да вот… пишу немного, — зачем-то сказал поэт.
— Писать — бумагу марать, — сказал дед.
— Интерес у меня — с чего люди в разбой подаются.
— Во как! — покивал головой дед. — Интерес, знать… А ты как веруешь — в духе или глазами? Внутри себя или на иконы молишься?
— Как? — не понял Александр Сергеевич.
— Рассказни как пишешь? С думы али в сполохе?
— Да… — дивился поэт дедом. — По разному. Бывало как озарение…
— Во! — ткнул дед корявым пальцем воздух. — Озарение. Вот и в разбой уходил я в озарении. Духом уверовал в правое дело. А оказалось — коса супротив камня…
— Расскажешь? — уже не надеялся что-либо выведать Пушкин.
— Для дела али забавы ради?
— Для дела, для дела, — нетерпеливо заёрзал Пушкин по скамейке.
— Ну, вали уж… — сказал дед, наконец, и поковырял пальцем в носу. — Егорку, знавал я, да случаем с ним и разбойничал. Потому как занятие это поначалу праведное было…
— Что ж праведного в разбое? — перебил Пушкин.
— А слушай. Ето село и евонную деревню Тамболес в семисьпятом году скупили у Салтыкова Баташы барины…
— Баташовы, — поправил Александр Сергеевич.
— Оне мужиков захотели на завод сволить. А у тех охотки не было в дудки лезть. Егорка выступил с языком, а новый барин Андрей его выпорол при людях.
— Выпорол, — повторил, нахмурясь, Александр Сергеевич.
— Вот он так осердчал и ушёл лихоиметь к речке Старице.
— Как Пугачев… — сравнил Пушкин.
— Куда до Пугачева! — усмехнулся дед. — Слаба армия… Хотя, орудие было у них, с завода скрали… Весной ранней пытались мы попасть в Выксу, да получили отпор…
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.