Сказки Старого Фонаря - [46]

  А под конец этого странного и жуткого танца рухнул, как подкошенный.

  -Доктора! Позовите доктора!-крикнул кто-то из гостей.

  Подошедший доктор констатировал смерть от сердечного приступа.

    Не узнанный никем господин, сменивший этим вечером лиловый фрак на черный, молчаливо постоял вдалеке у колонны, покачал головой и вышел вон, в морозный зимний вечер.

  Идя по заснеженной улице он услышал сзади себя торопливые шаги, и замедлил ход. Его догоняла уже знакомая нам девушка в серо-жемчужном платье. Он остановился, почтительно взял ее под руку и они растаяли в морозной вечерней дымке, окутавшей бульвар.

История четырнадцатая, о лесном царе

  Еще от деда своего я слыхал эту историю.

  Бывало, сидим мы, малышня, вечерами на порожках крыльца, семечки щелкаем, что матери в карман насыпали, и дед тут же, сети чинит да байки травит.

  Дед – он рассказчик знатный был. Говорит, бывало, о том да о сем, а ты и видишь будто своими глазами, как корабли плывут да витязи на мечах дерутся.

  Но более всего мы эту историю любили. Все от мала до велика соберемся вокруг него и ну канючить: расскажи да расскажи про Эмерика.

  Дед, конечно, сначала ломался – не буду, мол, сто раз слышали уже, но мы-то знали, что дед просто тянет время, и пока не наступит темнота, не начнет. Такая уж у него была традиция – любые сказки нам сказывал, когда угодно, а эту – только когда темно станет, чтобы, значит, страшнее было.

  Солнышко закатывалось за горизонт, и дед просил тех, кто постарше, принести хворосту на костерок. Опосля разводил огонь, закуривал свою трубочку, мы подбирались поближе, чтобы тоже поместиться в теплый солнечный отблеск костра и получше слышать.

  Шумит море, бьется солеными волнами о берег, кричат где-то вдалеке птицы, устраивающиеся на ночлег; дед делал особенную, глубокую затяжку и начинал свой рассказ.

***

    Случилось это давным-давно, когда на месте Города стояло только несколько деревянных домишек, а вокруг них был нетронутый старый лес. Люди, жившие в этих домиках, ничем не были похожи на городских жителей – держали скот, ходили в лес по ягоды да грибы, растили на огородах немудреные овощи.

  Лес, что рос вокруг, дурной славой не пользовался, но соваться туда по темноте люди все же остерегались – мало ли кого могут скрывать ночная мгла да глубокая чаща, так что лучше уж от греха подальше, за надежными стенами, за дубовыми воротами переждать.

  Старик-колдун, что слыл в деревне лекарем, бывало, приговаривал:

  -Нечего по лесу впотьмах ходить, беду на себя наводить.

  Один раз пошли девушки за ягодами. Рано пошли, до рассвета еще, набрали полные кузовки, воротились домой. Только одна, Мирела, так в лесу и осталась – отбилась от подруг, не заметив как, а когда спохватилась, солнышко уже за деревья садилось.

  Да оно и не дивно – и сейчас-то, оказавшись в лесу в разгаре лета, немудрено задуматься да и уйти, куда глаза глядят. А тогда-то лес еще красивее был: цветут вошедшие в силу травы, поют птицы, ягоды растут, под листья не прячутся – только рви.

  Собрала Мирела полный кузов, оглянулась по сторонам – а места вокруг словно и незнакомые. Деревья вокруг селения были не то чтобы маленькие, но и не вековые, а тут глядит – стволы толстые стоят, кряжистые, втроем за руки взяться – и то не обхватить; с узловатых ветвей свисает длинными седыми космами лишайник, касается плеч; ноги тонут во мху, будто в дорогом зеленом ковре.

  Она не робкого десятку была, все же первого на селе охотника дочь, сызмальства в лесу; сначала пробовала подруг дозваться, а как поняла, что бесполезно это, решила сама дорогу к дому искать. Осмотрела местность, мох изучила – где звериные тропы идут, где нетронуто, да так и не поняла, в какую сторону идти.

  А солнце все склоняется.

  В лесу вообще темнеет рано, а здесь кроны такие, что и в солнечный день сумрачно.

  Опустилась на лес ночь, а Мирела все вперед идет – страшно на месте оставаться, вдруг зверь какой или того хуже – дух лесной, из тех, что любит играться с заблудшими людьми.

  Но с утра на ногах, и наконец усталость взяла свое. Выбрала девушка место посуше, поуютнее, наломала лапнику елового, да и легла, понадеявшись, что ночь переждет, а наутро отыщет дорогу к дому.

  -Огня бы развести, да нечем, – подумала она, и наконец заснула.

  Сквозь сон слышались ей скрипы ветвей, шорохи, а под конец шершавый, словно нездешний голос:

  -Наша, наша будет, не уйдет.

  От этого-то голоса Мирела и очнулась.

  Видит – стоят перед ней давно умершие бабушка и мать, такие, какими она их при жизни еще помнила.

  -Матушка! – крикнула девушка и порывисто обняла мать.

  Ей бы насторожиться – пахнет от матери тиной болотной, когти у нее на руках страшные, черные, да за радостью-то и не заметила. Мать-то у Мирелы рано померла, ей годков девять всего и было, а вот же, заслонила радость здравый смысл. А бабку она только по рассказам отца да по вышитому портретику и знала, но поняла, что она это.

  И пошли они по лесу втроем – впереди бабка идет, бормочет себе под нос что-то, следом мать, тяжело шлепает, словно не ноги у нее, а лапы лягушачьи, а позади Мирела, счастливая, что матушка не умерла, а также, как и она, в лесу заблудилась.