Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила - [62]

Время искать и время терять;

Время хранить и время бросать;

Время разрывать и время сшивать;

Время молчать и время говорить;

Время любить и время ненавидеть;

Время войне и время миру.

Героиням сказок возвращения из небытия хорошо знаком круговорот тьмы и света, нашего погружения во мглу и восхождения к свету. Персефона, которая возвращается из царства теней, неся в себе плод от семени Аида; Талия, из чрева которой вышли ее Солнце и Луна; Ситтукан – девочка, которая вернулась королевой; Иннана, рожденная заново сестрой, корчащейся в родовых муках на дне преисподней, – история каждой из них – это образ нашего (объединяющего в себе свет и тень) возрождения. Круговорот этот – тяжкое бремя. Я и не пытаюсь скрыть всей тяжести пути вниз, на самое дно, но когда мы, ослабляя хватку, подчиняемся влекущей силе движения, это движение становится более мягким, менее резким и травматичным.

Было бы лучше, если бы мы, подобно Иннане, сами находили дорогу вниз и не нуждались бы, подобно Сильвии Плат, в том, чтобы нас похитили. А иначе мы действительно оказываемся похищенными: наша безвыходность похищает нас, застывших от ужаса, в чужие края депрессии, страха, болезни, оцепенения.

Когда мы отдаемся во власть круговорота, когда подчиняемся его ритму и становимся его частью, он становится частью нас: он больше не угрожает нам извне, а является той внутренней силой, которая толкает нас вверх сквозь жесткую почву наших будней изо дня в день, из месяца в месяц.

Если бы я знала дорогу туда и назад, если бы ходила по ней с юности, если бы признала ее существование и осознала ее необходимость, тогда, возможно, я бы спускалась по ней сама – иногда и по своей воле – увядать, оплакивать, умирать и рождаться заново.

И было бы хорошо, если бы у меня внутри хранилась карта с подробными указаниями, подобная той, которую получила Психея от прозорливой башни: с хромым погонщиком хромого осла не заговаривать, заплатить одним из медяков за переправу через реку, не поддаваться жалости и мертвеца за гнилую руку из реки не вытаскивать, старым ткачихам не помогать и их тканей не касаться, бросить ячменную лепешку в пасть преогромного пса с тремя головами; встретив Прозерпину, сесть перед ней на голую землю и съесть только простого хлеба; приняв, что дадут, тем же путем и вернуться, снова вступить на прежнюю дорогу и снова увидеть хоровод небесных светил.

Представьте себе спускающуюся в преисподнюю Иннану или Психею, принесшую себя в жертву дракону. Представьте Андромеду, бросившуюся в волны навстречу своему чудовищу: девушка, подчиняясь чувству долга, устремляется в покрытые мраком глубины своей души, встречает там своего таинственного анимуса, свои страсти и инстинкты, свои красное и черное, свое умирание, свое увядание… Она предается любовной игре, борется, кричит, смеется. Собравшаяся на берегу толпа заворожено следит за мелькающими над водой хвостами, рогами, руками и ногами, на мгновение появляющимися на поверхности и вновь исчезающими в пучине. А затем вода затихает на одну минуту, неделю, месяц, год, семь лет, сто лет, вечность.

Разочарованные зрители расходятся по домам. Гномы остаются сторожить гроб. Родители Психеи, отгородившись от внешнего мира стенами дома, тайно оплакивают свою дочь. Деметра скитается по бесплодной земле. Родители спящей красавицы погружаются в бездну вместе с ней. Пока однажды… Легкая зыбь на поверхности озера, еле различимый всплеск, чуть заметная тень – и вот она появляется: не Афродита-богиня, сотворенная из морской пены, а настоящая женщина из плоти и крови. С большим трудом, очень медленно она выбирается на берег, тихая, погруженная в свои мысли: ее мозг все еще продолжает перерабатывать то, что она видела во сне.

Безмолвие. Нет публики, которая бы восторженно встретила ее возвращение, но она не одна. Она прижимает к сердцу дитя света и тени – саму себя.

Неважно, как мы там оказались – преисподняя всегда одна и та же преисподняя, а совершаемая там работа всегда одна и та же работа: все та же «грязная» работа, все то же глубокое погружение в нечистоты нашей жизни; все те же попытки сдуть толстые слои пыли забвения и подавления, которые покрывают «некрасивые», «нежелательные», «гадкие» участки нашей души. И почти всегда свершается чудо: и там, среди запустения и грязи, подобно тому, как мы все «из пыли вышли», появляется девочка света и тени, которую мы поднимаем вместе с собой из бездны, чтобы растить и любить под голубым бездонным небом, прояснившимся после бури. Эта девочка всегда там, ждет не дождется, чтобы мы ее позвали, дали ей имя, чтобы мы ее помнили и любили.

Женщины, побывавшие внизу и поднявшиеся оттуда наверх, пишут о ней, изображают ее в рисунках, рожают и растят ее. А она учит нас: открывает перед нами нашу способность, нашу обязанность принимать и любить себя такими, какие мы есть.

Когда я была там, на дне пропасти, я искала дорогу назад, но не верила, что найду ее когда-нибудь. Я думала, что моя внутренняя преисподняя проглотила меня навечно, что ядовитое яблоко никогда не выскользнет из моего горла. И когда я стояла двумя ногами на краю пропасти и смотрела вниз, то не чувствовала никакой гордости и не испытывала чувства победы, а только безумный страх перед черной зловещей бездной, которая выплюнула меня назад. В ее глубоких глазах стоял вопрос, которого я раньше не замечала: кто ты? Она спрашивала меня, крича на своем немом языке, и я до сих пор стараюсь ей ответить, каждый день заново.