Сказки о воображаемых чудесах - [67]

Тай-Тай, если обращать на него внимание, вполне сносный компаньон. Он убирает когти, сидя у тебя на коленях. Мурлыкает в допустимом регистре. Подъедает остатки овощей — горох, лимскую фасоль, шпинат — с не меньшей охотой, чем шкурки от бекона или куриные потроха. Куколка, зовет его мама. Джентльмен.

От этой петрушки с ЭРМ в голове все ходуном ходит. События, точки зрения, симпатии — все встает с ног на голову. И последние станут первыми, и первые станут последними. Вот эта зацикленность на кошках, к примеру. Грандиозный перекос. Искаженное представление о той жизни, что ты вел, пока не попал в лапы к Рокдейлской компании, поставляющей биоматериалы.

Разве Пенфилд не замечает этого? Ну вот еще, конечно нет. Он слишком крут, чтобы подвести шишек из Рокдейла. Может, в чем-то он и прав, но ты для него — во всяком случае, сейчас — просто очередной пирожочек в духовке. Если твоя корочка лопнет, когда прибавят жару, ну так и отлично! Подайте мне к нему холодненького. Правосудие свершилось.

Дело в том, что собаки нравятся тебе больше. И даже в детстве нравились больше. Ты приводил домой блохастых бродяг и умолял их оставить. В Нотасулге, Алабама, ты ужасно завидовал Уэсли Дюплантьеру, которого дожидался на школьном дворе похожий на льва чау-чау по имени Симба. Собаки не кошки. До Мыш Танга — Тай-Тая — все кошки шныряют на окраинах твоего сознания. Да и Тай-Тай, даже он попадает к вам с мамашей здесь, в Джорджии, как импровизированный подарок на новоселье. Собаки, мистер Зоокоп. Не кошки.

— На самом деле, Альфред, — говорит Пенфилд, — мне начинает казаться, что на переднем плане твоего сознания были женщины…

После переходного возраста у твоего сознания попросту нет переднего плана. Тебя бомбардируют стимулами. Девичьи лица на рекламных щитах. Девичьи лица на билбордах побольше. Разрезанные на куски тела на плакатах. Кусочек там. Кусочек сям. И это касается не только девушек. Это обо всем сразу. Машины, здания, говорящие головы из телевизора, тучи москитов, следы от самолетов в небе, постоянно меняющиеся мужские голоса в телефоне во время ужина, сцены сражений в вечерних новостях, рок-кумиры, покрытые бесконечным слоем блесток, вся эта трепотня, рассыпающаяся на отдельные фрагменты, чтобы тебе удобнее было ее глотать, мистер Юная-Черная-Дыра-Духовности. Твоя голова — мишень для зенитного огня, которым лупит по тебе свихнувшийся двадцатый век. За исключением времени, когда ты ухлестываешь за какой-нибудь смазливой девицей.

— Да ты волочишься за юбками, как мартовский кот, — говорит мамаша. — Совсем как Уэбб в свое время. Господи ты Боже мой.

Это помогает сосредоточиться. Когда их лица и тела находятся под тобой, они перестают быть рекламными афишами. И ты снова человеческое существо, а не радиоприемник, не воронка. Сам акт словно наводит ненадолго порядок в хаосе, что рикошетит со всех сторон и стремится превратить тебя, пока ум цементирует все впечатления вместе, в причудливую картонную коробку с несовпадающими деталями пазла.

Это называется волочиться? Сопротивляться, при помощи нежного союза тел, последствиям того, что пазл с изображением кошек состоит деталей, которые, если их собрать, покажут… ну, скажем, боевую часть зенитных войск на острове Коррегидор.

— Боже, — говорит Зоокоп, — более высокопарного оправдания для того, чтобы шляться по бабам, я еще не встречал.

В старших классах не продохнуть от кошачьих. Сексуальные кошечки, светские львы, кошки, которые гуляют сами по себе, мертвые кошки. Некоторые из них люди, некоторые — нет.

Ты препарируешь кошку на уроке биологии. На гипсовой подставке, закрепленный на растяжках, стоит отбеленный скелет четвероногого. Мистер Остин, по совместительству тренер девочек по легкой атлетике и софтболу, клятвенно заверяет, что раньше скелет был представителем Felis catus, обыкновенной домашней кошки.

Теперь, когда обнажились вытянутые кости, а череп засиял причудливой хрупкостью, скелет напоминал остов какого-то доисторического животного. Памела ван Рин с двумя или тремя другими девочками хочет знать, откуда берутся лабораторные кошки.

— Фирма-поставщик, работает с научными учреждениями, — говорит тренер Остин. — Оттуда же и наши жабы, и микропрепараты, и насекомые из той витрины. — Он показывает кивком.

— А откуда их берет фирма-поставщик? — спрашивает Памела.

— Не знаю, Пэмми. Может, выращивает их. Может, сгоняют в кучу бродячих. У вас не пропадал котеночек?

На самом же деле, если верить слухам, мистер Остин нашел живой прообраз своего кошачьего скелета за трибунами спортивной площадки, усыпил хлороформом, принес домой, и вываривал в кастрюле на старой плите в погребе, пока с нее не сошла вся шерсть. Вонь стояла такая, что его жена на неделю убежала к маме в Огасту. Если верить слухам, то окрестным кошатникам следует запирать своих питомцев дома.

Надрезая скальпелем грудную полость образца, предоставленного фирмой-поставщиком, ты понимаешь, что тебя сейчас стошнит. Ты — единственный мальчик, которому стало дурно в лаборатории тренера Остина, и прилив отвращения к себе чуть не сбивает с ног; единственный мальчик — с липкими ладонями и головокружением! — который вынужден покинуть комнату. Но Памела, видимо, не поняла, каким позором был твой уход: в комнате сестры Мэйхью она согласилась сходить с тобой днем на свидание в Хаддл Хаус.