Сказки о воображаемых чудесах - [2]
Когда я впервые встретила Хобарта Гёрни, мне он показался одним из тех старичков, что встречаются почти в любом захудалом городишке в глухой провинции. Все вы их видели: пожилые, низкорослые, в длиннющих брюках, которые вдобавок широки им в поясе, а потому держатся на подтяжках или затянуты ремнями так туго, что обладатель их едва может дышать. Спины их похожи на плавный изгиб буквы «С», плечи сходятся над ключицами… Ну, те самые старички, которые носят слишком чисто выстиранные бейсболки или, может, береты с пушистыми помпонами. И не важно, как часто они бреются: все равно пергамент их щек вечно припорошен щетиной в несколько миллиметров длиной. Они шаркают и замирают на краю тротуара, а потом, все-таки сойдя вниз, останавливаются и стоят в глубокой задумчивости. Таких стариков попросту не замечаешь, пока они не харкнут мокротой прямо под ноги — не по злобе, нет! Просто в их годы люди действительно поступали так, совершенно не задумываясь.
Я как раз настраивала выдержку на фотоаппарате, когда услышала, как он шумно откашлялся и сплюнул всего в паре шагов, тем самым лишив меня способности сконцентрироваться. А ведь был один из тех дней, когда облака непрестанно снуют туда-сюда, то загораживая солнце, то открывая его. Из-за этого менялось количество дневного света, падающего на разрисованную стену сарая, которую я пыталась сфотографировать… Не задумываясь, я обернулась и сердито буркнула:
— Простите, пожалуйста… Я тут как бы пытаюсь настроить камеру…
А старик просто продолжал стоять, чуть ли не по локоть засунув руки в карманы брюк. Тонкая струйка темной табачной жижи цеплялась за его колючий подбородок, а бледно-голубые глаза с пристальной мягкостью смотрели на меня из-под козырька кепки. Потрескавшиеся губы подрагивали, словно он тщетно пытался заговорить со мной, и наконец старик произнес:
— Ни одна уважающая себя кошка не захочет позировать… Вам придется типа как подкараулить, пока они на вас не глядят.
— Хм-хм, — ответила я, возвращая свое внимание к почти двухметровой кошке, нарисованной рядом с аккуратной надписью «ТАБАК КАТЦА ЖЕВАТЕЛЬНЫЙ — ПРОСТО ЗАМУРРРЧАТЕЛЬНЫЙ». Эта кошка Катца была одной из лучших, что я видела — в отличие от прочих кошек с логотипов (взять, к примеру, железнодорожную Чесси), каждая из катцевских была индивидуальностью: менялись расцветки, позы, а порой и количество животных на вывеске. А этот рисунок был так и вовсе шедевром: серый тигр, чья шерсть — вы попросту знали это! — была бы мягкой на ощупь. Каждый волосок, переливающийся разными оттенками, на конце заканчивался каплей белизны: ее было как раз достаточно, чтобы кота окутало какой-то сияющей аурой. Мягкая полнота его шеи говорила: это самец, причем самец некастрированный; в том возрасте, когда он уже мог стать отцом нескольких выводков котят, но еще не настолько взрослый, чтобы метить углы из вредности или покрыться боевыми шрамами. Молодой самец лет двух или, может, трех. И глаза его тоже глядели мягко: доверчивые, словно подернутые дымкой зеленые радужки с желтой каймой вокруг овальных зрачков. Серовато-розовый нос и рот, из которого едва выглядывают острия клыков. Он отдыхал, лежа на боку, поэтому были видны подушечки всех его четырех лап; каждая была окрашена в тот цвет на пересечении серого и розового, которого не найдешь в цветовой гамме ни у одного художника. Хвост в светлых и темных кольцах покоился, свернувшись завитком, на задних лапах. Но что-то в его милой мордочке словно говорило, что этот кот прыгнет вам на руки, стоит лишь слегка похлопать себя по груди и позвать его…
Однако, принимая во внимание, что кот был почти целиком серый, а стена сарая уже почти совсем обветшала, мне нужно было добиться безупречной выдержки затвора — или прости-прощай фотокарточка этого конкретного катцевского кота. А облака мчались все быстрее и быстрее…
— Похоже, Приятель сегодня не в настроении сниматься, — услужливо прокомментировал старичок, сплюнув табак, и я пропустила еще один миг солнечного света, в который могла бы запечатлеть образ лежащего кота. И тут меня прорвало. Я выпустила камеру из рук (она стукнула меня по груди, повиснув на ремешке), обернулась и спросила:
— Это ваш сарай? Мне заплатить вам за снимок или что?
Старик посмотрел на меня из-под козырька, и взгляд его широко распахнутых глаз был одновременно кротким и обиженным. Продолжая пережевывать табак, он проговорил:
— За этого мне уже заплатили, но, пожалуй, можно сказать, что это мой кот…
Стоило ему произнести эти слова, как от моего гнева и нетерпения осталась лишь влажная лужица стыда. Сердце гулко забарабанило от восторга. Этот дед в мешковатых брюках, должно быть, и есть сам Хобарт Гёрни, художник, кисти которого принадлежат рекламные объявления для Табачной компании Катца — эти вывески, что испещряли ныне амбары по всему южному Иллинойсу и западному Кентукки; это и есть человек, который лишь пару лет назад расписывал стены, пока преклонный возраст не лишил его возможности легко взбираться на стремянку и спускаться с нее.
